также подсыпая себе человеческую соль в налитую химическую синеву, размешивая её и стуча стакашками, занюхивая закусоном и закусывая занюхоном.
– Ты чего такой тощий, Жорик? Метёшь со стола как лошадь! И никаких подвижек!
– Так про меня ещё мама говорила – «синичку хоть в пшеничку»! Ничто во мне не задерживается. Пролетает насквозь, как дым, как утренний туман. Но я, видишь, не особенно переживаю. Мир не без добрых людей! Хоть гадости, но нальют обязательно! Ещё и проследят, чтоб до дна!
– Эх-х, хорошо хоть как-то жить! Особенно – ничего не делать, а потом ещё и отдохнуть. Чуток передохнуть и снова потом отдохнуть!
– Так выпьем же за хороших людей! Нас так мало осталось! Как вот этой синей соли на дне наших стаканов!
– Эх-х! Полетать бы и вправду! Но! Мы птицы гордые – не пнут – не полетим. Будем-с ждать!
– А вот доцента никто не пинал, как-то сам сподобился. За то честь ему и хвала. Аминь, чуваки!
Через минуту и повод к поминкам как-то позабылся. Ибо питие не подкачало, оправдало все надежды, действительно удалось, как ему и положено. Мама Клава наверняка смогла бы гордиться сынками оглоедами! Такой контент всему мирозданию ими вставлялся, закачаешься! Вновь обнаглевший кислотно-щелочной баланс валил всех подряд, не разбирая. Многим потешным и блаженным кузькам да таракашечкам, допившимся практически до белочки, и в самом деле наступала большая-пребольшая крышечка. Некоторые господа бомжи усугубились до совершенно ясного рассудка и полного исчезновения тремора во всех конечностях. Даже наливательные пальцы перестали дрожать. Впрочем, лишь у некоторых. У доцента с сыщиком, например.
Осклизкин прикладывался к синеглазому озверину и вовсе чисто символически, больше изображая питие, впрочем, как всегда. При этом он ещё и хмурился, явно чего-то ожидая. Причём явно не цирроза. И не нарушения баланса кислоты с щёлочью у себя самого. Ясно становилось, если и ждал, то всё-таки кого-то, с кем стрелку забил. У большинства же пациентов полуподземной лаборатории обычная интоксикационная клиника усугублялась просто невиданными темпами. Доживать настолько замечательную жизнь удавалось безумно-хорошими, как никогда ударными темпами.
Новую дозу озверина, очередные сиротские, по пол-литра порции «синеглазки» закладывали вместе с нагрузочкой, с одеколоном, то есть, с шиком, поистине царской роскошью. Бомжики во глубине сумеречных душ своих и особенно на их поверхности всегда стремились к господской изысканности, аристократической элегантности, которая, как известно, никогда не пропивается. При случае ни в чём себе, горячо нелюбимым, никогда не отказывали. Они и раньше столь размашисто жить себе не запрещали, так чего теперь стесняться, когда всё однова да и насовсем стало?! Когда кто-то из темноты на них уже совсем прищуриваться стал?!
В отсутствие окаянного карлушки, малолетнего своего домомучителя человеческие таракашки сегодня
