был ли это электрический ток, скорее всего, нет. Грани незнакомца в моих руках сбросили красочную фантасмагорию, сделавшись прозрачными, словно лед. Но я знал, что эта прозрачность – обман. Внутри находилась целая вселенная, или одна маленькая душа.
– Кто здесь? – раздалось робкое, испуганное, едва слышимое, его голос походил на тихий шелест осенней листвы.
Не заметил нигде динамиков, поэтому совершенно не знал, как новая личность могла говорить… Может быть, поэтому ее голос был настолько тихим?
Когда я был маленьким, все время спотыкался и падал. Шел, спотыкался и падал. Одна нога у меня была кривой, загибалась лодыжка и я терял равновесие на любой кочке, камне или даже маленькой выемке на земле. «Откуда у тебя синяки, Артем?» – спрашивал меня отец и я каждый раз отвечал: «Я опять упал, папа», и тогда он перестал у меня спрашивать. А потом я пошел в школу. Тогда я уже почти перестал падать, но не перестал приходить домой в синяках и ссадинах. Они били меня, за то, что я мало говорю, а если и говорю, то только стихами. Они били меня за мои длинные черные волосы и бледную кожу. Они караулили после школы и били… Но отец так больше и не задавал никаких вопросов, ведь однажды в детстве я упал, и честно сказал правду. Я бы сказал ему, что это не просто ссадины, ведь ноги у меня теперь в порядке, и упасть я никак не мог. Но я умел говорить только стихами.
Прошло много лет и у меня такие же черные длинные волосы и бледная кожа, и я пою стихами, и молчу, когда приезжает отец. Но, вырастая, я кое-что усвоил: всегда задавай вопросы. Неважно, какие, главное, чтобы их было много. Среди хаотичного вороха всегда окажется нужный.
Мы задали недостаточно вопросов, поэтому я позволил себе еще один. Смотри.
– Ты хочешь жить? – спросил я личность у себя в руках.
Мне показалось, что я услышал тихое дыхание. По пальцам пробежал ветерок, будто восьмигранник хотел сказать что-то, сделал вдох, но потом передумал. Глупость, конечно. У него не было легких, только волокно, которая я понятия не имею, как устроено. Зато я знаю, как устроен он сам. Его мышление… его душа. Зачем я задал этот вопрос? Я же знал ответ. Но мне нужно было, чтобы он сказал. Вдох-выдох.
– Нет, – ответила мне личность-искусственный интеллект так же робко и тихо, но все это услышали.
Если бы отец задал мне вопрос тогда, один-единственный вопрос, я бы тоже что-нибудь ответил. Не знаю, изменило ли бы это что-то, и перестал бы я говорить стихами, но он был мой отец, и должен был.
Моя рука опустилась, пальцы расслабились, по ним скатился искусственный интеллект, падая в стакан с терпким неразбавленным виски. Восьмигранник дрогнул, вспыхнул маленькой искоркой уходящей жизни и тут же потух, сменив прозрачность на безжизненную черноту.
– Что… что ты сделал… – бледные слова выпали изо рта Чесвика, будто их обронил призрак, – Ты ведь убил его… убил… Он мертв, мертв, совершенно окончательно, – растерянность, непонимание, обескураженность… он сам устроил этот спектакль, я лишь подыграл ему. – Как
