повторялись, импульсы тоже – до тех пор, пока она не отвечала на них честно. Лилька была как в полусне, и одновременно ей было страшно. Волосы шевелились на голове.
«Может, это от тока?» – затравленно спросила она себя и внутренне вся похолодела от охватившего её ужаса.
Голос одитора звучал как голос металлического робота, фонил и раздваивался, как и его отвратительная крысиная физиономия. Вместо просветления и очищения, как обещала Мартина, она почувствовала отвращение к себе самой и стыд от своей беспомощности, сознание того, что её обманывают мошенники, пытаются подавить её волю, подчинить её разум своим бредовым идеям! Она физически ощущала, как они копошатся в её мозгу, бурят всё глубже и глубже…
Заболела голова. Она словно со стороны наблюдала, как бесцеремонно они манипулируют ею, стремятся своими извращёнными методами в конечном итоге превратить её вот в такого робота-крысу. Она вспомнила крысу на кухне у сумасшедшей бабушки в Тарту. Ей казалось при каждом разряде, что одитор, будто та крыса из несчастливого её детства, стегал её своим хвостом, как кнутом. Она чувствовала дурноту. Состояние тошноты всё ухудшалось, как будто она перекаталась на каруселях, – и вдруг кружение кончилось, карусель остановилась, и нужно опять твёрдо встать на ноги, но земля почему-то всё уходит из-под ног, мир кренится и заваливается набок. Лилька не помнила, как сползала, крепко цепляясь за перила, по лестнице на отказывающихся слушаться ногах, ставших словно чужими, на солнечную, полную голосов и жизни улицу.
Мартина встревоженно открыла ей дверцу машины.
– Ну что? Как ты себя чувствуешь? Ты чувствуешь очищение? – её голос тоже фонил и двоился.
Лилька еле успела отбежать – и её фонтаном вырвало. И пока с ней это происходило, она увидела – каким-то другим взглядом – муравейчиков, ползущих куда-то в спутанной притоптанной придорожной траве, с зелёными свечками подорожника по краям; солнечный зайчик перебегал по ним, то исчезая, то вновь появляясь. Казалось, что он с удовольствием участвовал в этой игре света и теней – переплетении солнечных бликов от колышущейся на ветру листвы ближайшего дерева.
«Как хорошо жить! Как чудесно! Почему я всего этого раньше не замечала? Когда я убегу от них, я буду сидеть в парке и смотреть, смотреть… А потом у меня будет семья, чудесный дом, крахмальные скатерти…»
Вдруг внутри неё возник голос. Как шёпот. Он едва слышно наговаривал ей строчки, как бы утешая, убаюкивая:
Бывают дни, когда душа пуста
И нас совсем не трогает природа —
Холодной прелести бессмертной темнота
В картине вечной небосвода…
И кажется, теряем навсегда
Надежду, веру, почву под ногами,
Меж небом и землёй сучим ногами:
Невмочь – и ни туда, и ни сюда…
Но дни бывают, когда капель дрожь
Запуталась в сентябрьской паутине,
Прозрачны дали, листья на осине
Бестрепетны…
