в волдырях и ужаса за заразой, в салон его надежд напротив киля его крааля, как жилы железа у Максимагнитной Горы, напуган желая уйти, но сам же встал по пути, мерриониты, дамбдамбдраммеры, лукканикане, Аштумеры и с ними Парки Беттери и крамлёвские Боярды, Филлипсбургеры, Баллимуниты, Рагениаки и Клонтарфская нищета ради размышления о манифесте и выполнения первостатейных своих долгов пред им обоими, по двенадцать камней по бокам с этими их: Да блудствует круль! и их: Швр ир Фрст! и их: Виски к Концу! и их: Писано Евреем! при и посреди утверждённых предположений о стоялых делах в его восхитительной пивной на базаре в журнальном зале у журнальной стены, Хвости и прочие, экспрот, для его пятисот и шестидесяти шести лет полулетия, великий старый Магеннис Мор, Парси и Райли (берут что дают), промытый Ринсеки Пробкой Хлоп и Повторой Грёб с царскими церемониями для обувных магнатов и каучуковых судей и рощи из гущи и муфтий из муслиновых муфт подряд султанские сласти и миндаль майданский, сахибов сироп и правая принчипесса в своём дрессировочном одеянии и царица ночных сосудов и рыцарей полночных и двое салаамиев и пол хамбургера да еще Ханзас Хан с парой толстых махарадж и Германский Гейзер, собственной персоной, серебром из никеля, временно презренный, сам себя двигающий столь эгоистично, и был там Дж. Б. Дуньвлоб первый из покрышкиных нашего времени и винный шик французских стюартов и тюдоров с дубовыми ставками на Цесаревича против Леодегариуса Санкт Легерлегера, верхом на спинке мула подобно Амаксодию Задомнаперёдию, зад, перед и кик в лифт, и он умело вторил шлюшекурвину природному гимну: Эй, кобылки, выше хвост! И так же как и пустующий тронный зал, Маслильня Сухих Хлебов, может спокойно принять у себя Оранских и Мосли, М.П. с позволения Друидов Д.П., Брехонов Б.П. и Флогулагов Ф.П. и Агиапомменитов А.П. и Антепаммелитов П.П. и Короля Ульстера и Герольда из Мюнстера, за Атклеевой Подписью и Атлоновой Росписью и его Имперского Сочетания в единственном числе и его геммоносых потомков в ефодах и ордильнах и его алмазоскулая внука Адамантия Любоковская, все они кровожадные ирландцы, амок и амак, все полностью, без этих своих истощенных пенчабских и догрильских и томильских и гугеротских как их там, после изрядно свежего портера и добрых доз водки, да не забыть бы о браге и про пиво из Персии О’Райли, обмокнутое в его пани аннагола (она подсушивала в Кеннедиевой печи кривые булочки, пекомые мне под выпивку) социализируя и коммуникантируя в обожествлении своих членов дабы надуть и уберечь от огня старенького бедненького василиуса с его артурио склей розовым, то был Додарик О’Гонок Дран, вышвырнутый в мировое отсутствие на круглом столе без потопных светил, и сие столь же верно как брайанов меч у Вернонов, и дюжина и одна и ещё одна сальная свечка вокруг, которые собрали его дочери ради отрезвления его сынов, высоко лёжа во всех измерениях, в притворном одеянии с людоморовой цепью, с ого каким ароматом, флюоресцирующим от его обмоток как вонь благовоний в итальянской лавке, эрика вереском возлегла над его благородным челом, спектр нынешнего, потешающийся над