припадал даже к ласковому вымени какой-нибудь кормящей суки вместе с другими ее щенками. Жизнь была простая, ничем не омраченная. Смерч войны обогнул город стороной. До семнадцати лет мальчика воспитывала любящая тетя, а там – его судьба и вовсе пошла заведенным порядком. Уже в возрасте Рыжов посетил раз родные места и поразился, как все изменилось вокруг.
– И все же он был не только человеком. Не просто человеком и, преимущественно, – не человеком, – обдумав рассказ, спокойно ответил Холмский. – Хотя каждый из признаков, о которых Вы говорили, и все они вместе действительно могли бы принадлежать человеку, хотя Саратов – и правда – город как город, это еще не означает, что комбинация перечисленных признаков, проведшая детские годы в городе-как-городе Саратове, непременно должна быть человеком. Я все же продолжаю считать, что Роман Владимирович Рыжов был и пока жив существом иной, чем мы, природы, тем более в эту минуту.
Мы притихли. Молчал и Константин. Одно дело было слушать веселые номиналистические экзерсисы поэта с филологом, другое дело – страшноватое покушение на сущность, исходившее от субъекта, в силу самой его профессии основательного и серьезного.
– Конечно, можно спросить, нельзя ли узнать о ком-то заранее – человек он или нет, еще до погребения. Но когда мы видим подобное многоногое шествие – тут спорить не о чем.
Холмский снова смолк. Тит немного подумал и забеспокоился:
– Расскажи-ка, расскажи-ка, что ты имеешь про нашу процессию?
Константину Холмскому не очень хотелось говорить. Его самого подавляли тяжкие замогильные мнения. Оттого он только и изрек печально:
– Змей. Мы теперь Змей.
Снова воцарилась тишина. Манихейское безмолвие длилось долго. Солнце успело несколько раз скрыться за облаками, посветить в просветы меж разбегавшихся туч, уронить золотые квитанции на пуговицы солдатиков, снова спрятаться за их серые спины, а мы по-прежнему молча перебирали ногами, осознавая каждый последующий шаг знамением тягостной вовлеченности.
– Значит – Змей, – сказал, наконец, Ведекин.
– Змей, – вздохнул Аполлон.
– Змей, змей, – закивал головой и я.
– Змей так змей, – вдруг решил Тит Вятич голосом, в котором звучало подобие надежды. – А откуда, собственно, ты взял эту идею со змеем? Тоже из какой-нибудь пирамиды?
– Верно, из пирамиды, – прозвенело в ответ.
– Так, может, это несерьезно, если из пирамиды?
– Нет, увы, это серьезно. Там нарисован длинный мерзкий Змей с ногами. Такой синий…
– Так ты, Константин, зря на нас этого змея вешаешь. Это тот змей – противочеловеческий, а мы не человека хороним. Сам же только что доказывал.
– Почему вы уверены, что Змей в пирамиде направлен именно против человечества? —спросил архитектор, немного оживляясь.
– По той очевидности, что умерший фараон терялся в посмертном змее. Как наш саратовский.
– Вы
