ладонью верхнего леера, смотрел на воду, на метавшихся чаек, на профиль девушки, и когда она повернулась ко мне – я на миг онемел, а мое сердце упало в волны залива. Ее глаза стали определением невиданной еще мною синевы, сравнимой с синевою удивительных зимних сумерек. Подойдя ближе, ощутив невесомый аромат, исходивший от нее, увидев руку с тонкими хрупкими пальцами, ступню, обутую в белую туфельку с золотистой застежкой – ветер мягко обрисовал выпуклость груди – я уже узнавал ее, сны не проходят бесследно. Тот летний вечер преследовал нас до сегодняшнего обоюдного признания.
Все смешалось; время, чувства, ласка и обожание – в те жаркие минуты случившегося в эту ночь. Глядя на нее, на сверкающие от усталости и счастья глаза, все еще испытывая волнение от свершившейся близости, помня ладонями и пальцами все ее изгибы и впадинки, бархатистость кожи и вздрагивающую грудь, все милые мелкие подробности, сердце мое разрывалось от любви и нежности. Она, почувствовав это, прильнула ко мне с такою бесконечной благодарностью, что я, возбуждаясь новой волною желания, принялся целовать ее лицо, глаза и ресницы, податливые губы.
Это был день высокого счастья! Именно с этой минуты, мы стали неразлучными с нею. Проснувшись утром, умывшись и приведя себя в порядок – офицерский мундир тонкой шерсти, сверкающие в свете лампы сапоги с высоким гладким голенищем, легкая армейская шинель и фуражка с высокой тульей – стремительным шагом вниз по лестнице, на улицу, в зимнюю круговерть, зажмуриваясь от низкого солнца и косо летящего снега, и звонко – в белую муть.
– Извозчик!
Пролетка не успевала остановиться у крыльца ее парадного, а она уже бежала навстречу, и я, волнуясь и чувствуя внезапный жар на своих щеках, спрыгивал с подножки и подхватывал ее на руки. Разговаривая взахлеб, перебивая друг друга, сливаясь губами и дыханием, не давая себе отдышаться, мы начинали новый день.
Любое прикосновение вызывало мгновенную отзывчивость. Эти томительные дни, заполненные совершенно безумными любовными событиями кружили нас в ослепительном облаке уединения. В какой то вечер, ужиная в ресторане на Васильевском острове и любуясь ее спокойными глазами и полуоткрытой грудью, я заметил блистательную Карсавину, сопровождаемую Собиновым. Он был настолько пьян, что уставившись на мою возлюбленную, никак не мог вымолвить и слова, лицо его странным образом окаменело. Мотнув головой, он проследовал далее, нетвердо ступая по паркету. Она расхохоталась, а я, привстав и перегнувшись через стол, начал жадно целовать ее пальцы.
А потом началась метель. Через два дня я был призван в Действующую армию, месил ногами снег и грязь вместе с корпусом Брусилова, потом успешный прорыв, горечь поражений. Письма, ставшие единственной связью между нами, приходили с опозданием, путая мысли, и страшась за ее будущее, предвидя раскрывающуюся бездну, в одном из писем я умолял ее уехать
