простор, поджидая свою добычу.
Вторая шхуна накатывалась на наш левый борт. Мои матросы и команда, сгрудившись возле него, не спускали с нее глаз. Боковым зрением я увидел вспыхнувший фитиль в руках Билла, вылетевшее облако пороховых газов и только мгновением позже грохнул выстрел. Пушка, дернувшись назад, еще парила остатками порохового горения, но над дымом, в вертикально взлетающих огненных лучах были видны обломки досок, куски дымящейся ткани, и выше всех, в каком – то жутком стремительном кручении – турецкий барабан – с лохмотьями погибшего навсегда таинственного звука.
Абордажные крючья, вцепившиеся в наш борт, уже соединили каравеллу и шхуну в единое поле боя. В дыму выстрелов, в скрежетании сабель, возник полуголый гигант, срубил одного матроса, обрызгав свою грудь горячей кровью и пал пронзенный брошенной кем-то пикой. Грудь его круто поднялась кузнечными мехами и опала. В тот же миг на нее взлетели ботфорты, словно на ступеньку высокой лестницы, далее на ребро борта и вот они уже прыгнули вниз, на палубу шхуны. Это наш славный боцман, раскидав недругов при помощи палаша, сражался уже в стане противника. Спрыгнув с мостика через перила, я бросился в самую гущу.
Сбив ударом сабли бородатого испанца, перескочив через него и уклонившись от свистящего ятагана араба, ударил всей мощью ноги прямо в живот и тут же, не давая ему опомниться, ударил наискось от левого плеча. И далее, далее через борта сцепленных судов, на выручку своего храброго боцмана.
Там, на ставшей уже жаркой от солнца и буйного азарта палубе, шла восхитительная драка. Боцман, прижавшись спиной к фок-мачте, веерными ударами отражал нападавших на него. Их было четверо, но пока я прорывался к этой кипящей звоном клинков и восклицаний тесной компании, их уже осталось трое, четвертый вываливался за борт с окровавленным лицом. С ходу отбросив одного из разбойников ударом в ухо рукоятью сабли, я не теряя времени, рубанул второго поперек спины, и он, падая на колени, крепко ударился головой о палубу. Боцман сделал стремительный выпад – классически выставив ногу вперед и припав на колено – и заколол последнего.
И сразу вслед за этим эпизодом на меня обрушилась тишина. Вповалку лежали на палубе шхуны убитые, оставшиеся в живых и раненые. Отдыхавшие после яркой и тяжелой стычки, глотали из фляг несвежую воду и остатки рома, с недоумением взирая на следы происшедшего.
– Капитан! Что же Вы оставили меня одну? Мне страшно!
Я поднял глаза на мостик и увидел лицо испуганного ребенка. Глаза, расширенные от ужаса, побледневшие щеки, руки прижаты к груди и сжаты в кулачки. Я кинулся к ней, поднялся по деревянной лестнице и был тут же схвачен за широкие рукава рубахи, голова ее припала к моей груди, а маленький ее башмачок встал на мою ногу, и – чтобы освободиться от боли в старой ране – я приподнял свою пленницу обхватив за талию – увидел вблизи густую синеву глаз, влажные ресницы, набежавшую тень на верхних и нежные складки
