несущественному и признавая форму как существенное. Таким образом, закон тождества или закон противоречия превращается из простого признака формальной правильности в главный ключ к суждению о том, что истинно и реально в нашем познании. Это очень строгий и необходимый вывод с точки зрения рационализма и аподиктического априоризма суждений, который должен действовать до тех пор, пока закон противоречия действителен как высший закон мышления, но который, конечно, одновременно становится недействительным (в диалектике Гегеля).
Для этой рационалистической точки зрения остаются сложными два вопроса: во-первых, откуда берется субстанция, которую мышление должно уничтожить, но без которой оно не может прийти к мысли, и, во-вторых, как множественность и разнообразие, которые должны принадлежать субстанции, переходят в единую форму мысли, так что она должна стать множественностью форм восприятия и категорий, которые теперь соотносятся с ней, как субстанция (пусть и чистая) с формой? Возможность применения мысли предполагает изменение, импульс или побуждение, которое Рейнгольд называл привязанностью, а Маймон искал в непознаваемых различиях сознания. Для Бардили, с одной стороны, ясно, что этот импульс, обеспечивающий материал, может исходить только из тождества, поскольку оно предполагается единственным первопринципом; с другой стороны, он не может скрыть, что этот импульс не может возникнуть из простого логического тождества самосознания. Все, что ему остается, – это вернуться к метафизическому тождеству. В этом случае предполагается, что субстанция как гипотеза неразрушима, а задача человека – разрушить ее посредством мышления. Мы не знаем, откуда берется субстанция в абсолютном метафизическом тождестве, да нам и не нужно знать. В этом регрессе лежит правильное признание того, что самосознание должно получить импульс к созданию материала концепции от бессознательного, которое возвышается над всеми индивидуальными сознаниями и включает их в себя; но тождество как первичная категория тем самым разрушается, поскольку различие помещается в него как первоначальное, и попытка развить его из него отменяется. Таким образом, рационализм понимания, доведенный до своего самого резкого выражения, оказывается пустым формализмом, который ходит по кругу и не может выйти за пределы понятийного к объективному или реальному». —
6. Бутервек (1766—1828)
Бутервек заслуживает уважения за то, что на этом этапе он осознал пустоту аподиктического рационализма и дополнил его правильным принципом реальности. Он заимствует у Маймона и Бека ничтожность и пустоту трансцендентального объекта или X, который обязательно нужен разуму, чтобы соотнести свои понятия с чем-то, чтобы иметь возможность придать своим синтезам отношение. Но он видит сквозь простую субъективность всего дискурсивного мышления чисто деструктивный характер этой логической аподиктики и поэтому
