Как последняя мразь поступил: сначала возносил мои книги в журналах и брошюрах, которые вы делаете и мне отсылаете, а потом в вашем этом Интернете облил меня грязью. Увольте суку и отрежьте ему, пожалуйста, пальцы, чтобы больше он так не делал. Ваш достопочтенный автор».
Вот такое письмо было бы верным, да. Без лишних формальностей, без лобызаний через текст, без фальши и лжи. Старик был обижен – и действительно; но никто почему-то не брал в расчет то, как весь текст его нового романа «Поющие в сарае» мог обидеть бывалых и потенциальных читателей. Поющие в сарае, ха. Роман, начинавшийся с пения петухов и заканчивающейся им же. То ли книга про петухов, то ли про любовь – неясно; слишком уж многие понятия либо не указаны, либо завуалированы так, что никогда в жизни не догадаешься. Газетные заголовки: «Вот так ты и писал; вот так тебя и судят».
После прочтения обвинения Лопанцевым Велин смотрит ненавистным взглядом.
– Я тебе все сейчас объясню. – Он переполнялся гневом.
– На пальцах?
– На них, на них… Вон все. – почти прошептал он, смотря красным взглядом на бледную кожу тебя критикующего. – Кроме тебя, Громов, разумеется.
Вывести понятия, поискать их значения в словаре: гнев, идиотизм ситуации, ярость, изнасилование (духовное), глумление (физическое), вождь (?) краснолицых, вождь (!) краснокожих. Просто зачем тогда было всех собирать у себя в кабинете? Но все, кроме тебя, кажется поняли: одобрительно закивали головами, покачали ими, испепелили взглядами; показательная казнь, «Macht schafft Macht», как говорил Шиллер или кто-то в этом роде, если память снова не изменяет; «власть создает власть» – вот он, перевод, вот он тебе, твой контекст; простая истина, показательная казнь. Щелк – движется затвор, и Лопанцев перестает сомневаться, а змея остается змеей, не превращается в женщину. Да и плевать – жертва всегда прекраснее убийцы; вздергивай на суку, если тебе, Велин, хочется. Вот они и остались одни – раскрасневшийся начальник, да ты, невозмутимый; скала среди бушующего прилива, что грозит затопить даже то, что до этого возвышалось над ним.
– Ты, сука, чего наделал, придурок? – тихо начал Велин. Усталое красное лицо; потухший взгляд, призванный пробить твою броню. Не получилось силой – теперь вот пробует пониженным голосом и слабостью. – Взял да оскорбил уважаемого человека. Через интернет. Подписавшись. Миш, я нормально, по-человечьи, спрашиваю – ты чем таким думал?
Тебе даже хотелось что-то ответить, но тот не слушал. Так, спросил – а ответ уже вроде б и не нужен совсем.
– Ведь был когда-то… хорошим критиком. Все по делу да по делу, с иронией, с юмором. Теперь же – полнейшую чушь. Сравниваешь не с жизнью, а с чем-то далеким. Вот, деревню ненавидишь – хотя прежде того же Долина превозносил, светилом называл, Миш. А сейчас что…
Он что-то говорил; ты же это что-то не хотел слушать. Знаешь же, что выстоишь, как обычно выстоишь –
