забыть, что эти люди, эти Правосудия, не были простыми смертными. Они владели способностями полубогов. Их воля становилась материальной силой, и, хотя я уже немного привыкла к их чарам, я не умела им сопротивляться.
Вонвальт сохранял хладнокровие, но я все больше тревожилась за его жизнь. Украдкой я посмотрела на Брессинджера и сэра Радомира. Шериф держал руку на навершии меча. Я вцепилась в рукоять моего.
– Натаниэль Кейдлек, – тихо произнес Вонвальт. – Волею Императора, с этой секунды вы сняты с должности префекта. Вы изгоняетесь из Ордена магистратов и лишаетесь всех званий, титулов и земель, которые отныне переходят во владение короны.
– И отправляюсь в темницы под Императорским судом, верно? – Кейдлек оскалился. – Где буду ждать встречи с моим адвокатом, чтобы обсудить обвинения?
– Да заткнись ты, – буркнул Вонвальт. Он повернулся к Брессинджеру. – Мы закончили. Открой дверь.
– Сэр Конрад? – громко произнес Кейдлек. – Пожалуйста, подтвердите, что меня доставят в темницы Императорского суда.
Я посмотрела на Вонвальта.
– Вас доставят во дворец, – сказал он.
– Вот как? К самому Извлекателю Истин?
Вонвальт ничего не ответил. На моих глазах гвардейцы с лязгом ворвались в комнату и схватили старого магистра за руки.
– Уведите его, – приказал Вонвальт.
– Уберите от меня свои руки, проклятые безмозглые обезьяны! – закричал Кейдлек, едва гвардейцы прикоснулись к нему. Голос Императора прокатился по кабинету подобно раскату магического грома. Брессинджер и сэр Радомир пошатнулись. Я рефлекторно ощупала нос, но кровь, к счастью, не потекла. Вонвальт же снес удар, как корабль, рассекающий волну.
Больше всего меня удивила выдержка имперских гвардейцев. Как и предупреждал Вонвальт, они оказались невосприимчивы к Голосу. Кто-то поежился. Кто-то вздрогнул. Но они выстояли. Схватив Кейдлека за плечи, они быстро вывели его из комнаты. Магистр почти сразу же перестал сопротивляться. Он словно оказался в железных тисках. И, судя по тому, что я слышала, ему и в самом деле было суждено в них попасть.
Мы ждали, пока гвардейцы не покинут кабинет. Вонвальт быстро и негромко переговорил с сержантом; затем мы остались вчетвером.
– Нема, – пробормотал сэр Радомир. – Мне уже от всего этого тошно.
– Если даже такое для тебя чересчур, значит, у тебя не хватит духу для нашей работы, – сказал Брессинджер. Я резко повернулась к нему, но увидела, что он напряжен. Видит Нема, мне тоже было не по себе.
– Что ты сказал? – прорычал сэр Радомир.
– Заткнитесь, оба, – одернул их Вонвальт. Казалось, что он постарел лет на десять. Он подошел к столу и сел в кресло Кейдлека. Затем поднял медальон – безо всякой торжественности, будто великая честь, которую тот символизировал, ничего для него не значила, – и вместо того, чтобы повесить его на шею, положил в карман.
– Вы не наденете его? – спросила я.
– Нет.
