посмотреть, кто это сказал, я выпалил: «Тогда мы с твоим отцом отлично поладили бы, приятель!»
В клинической практике и личной жизни мне неоднократно приходилось сталкиваться с подобными ситуациями: я думал одно, а говорил совершенно другое, часто прямо противоположное моим мыслям. После разговора на лестнице во мне начало просыпаться осознание того, что мои «ляпы» зачастую попадают в самую точку и оказывают больше воздействия на пациентов, чем выверенные профессиональные слова. Примерно в то же время я как-то разговаривал за обедом с коллегой о своих «ляпах» и контрпереносах и зарождающихся подозрениях о том, что они часто, если, конечно, продемонстрировать их пациенту, оказываются наиболее полезными. Помню, как он сказал: «Я всегда стараюсь сдерживать своё раздражение во время сессий». Я ответил: «А знаете, что я стараюсь делать? Я пытаюсь донести до пациентов, что я чувствую. Кажется, мои чувства лучше, чем подготовленные профессиональные ответы».
Затем я рассказал ему о почти физически осязаемом ощущении – я беру руками свою голову, снимаю её с плеч и помещаю в кресло, стоящее рядом, в то время как остальной я интенсивно выражаю свои контрперенесённые чувства в беседе с клиентом. Вместо того чтобы кропотливо составлять возможные ответы на слова пациентов, теперь я, казалось, имел доступ к неисчерпаемому запасу слов и реакций (ранее не использованному). Хотя эти мои слова и реакции в какой-то мере беспокоили меня, тем не менее они регулярно оказывались полезными.
Объяснение, которое я тогда нашёл (в разговоре с коллегами), частично заключалось в следующем: похоже, люди становятся пугливыми, подозрительными, боязливыми параноиками, потому что не имеют представления об истинных чувствах других людей и не могут получить правдивой реакции других людей на себя и свои действия. Когда я разговаривал с семьями пациентов, они часто рассказывали мне о своих чувствах по отношению к госпитализированному члену семьи. Я отчётливо помню один случай. Ко мне на консультацию пришла жена пациента. Она плакала, злилась на мужа, долго рассказывала о проблемах с ним и их браком, боялась его реакции, когда она впервые увидит его в палате, чувствовала себя очень плохо из-за его пребывания в больнице и искренне скучала по нему.
После того как я молча выслушал её, она спросила: «Как вы думаете, что я должна сказать ему, когда увижу его?» Я показал на свои записи и сказал: «Почему бы вам не сказать ему всё это: как вы скучаете по нему, как вы злитесь на него, как вы чувствуете себя виноватой за то, что его поместили в больницу, как вы не можете больше мириться с его поведением, как вы хотите, чтобы он поскорее вернулся домой, и т. д.?» Женщина была в шоке, а меня вдруг осенило: неудивительно, что наш пациент был подозрителен, напуган и растерян. Он имел на это полное право, ведь он чувствовал, что от него что-то скрывают, – вот и всё. Вот в чём заключалась проблема!
Когда я рассказал о «лестничном» разговоре своим друзьям, они посоветовали мне книгу Стендола и Корсини Critical Incidents
