железнодорожным путям. Папа мой – в прошлом путевой обходчик. Еще он рассказывал о том, как я как-то красил проржавевшие знаки и мне проходящим поездом чуть не снесло голову. Катя тогда заметила, что он говорил об этом не то с гордостью не то с сожалением.
Для меня, простого мальчика из деревни, тот факт, что я и мой неотесанный папа пьем его самопал с Катей и ее братом на их кухне, сам по себе был примечательным.
Если не принимать серьезно Катину версию (не думаю, что она ее придумала, у нее вообще отсутствует фантазия, она просто составляет коллажи из того, что где-то услышала), то я бы вообще предположил, что родителей у Кати с самого начала не было. Может, Антоновы родители и закончили жизнь на больничной койке, Катя же просто в какой-то момент возникла. Она – порождение своего Города.
Вот, скажем, анализируя Городской уклад жизни, я находил в нем так много бессмысленных пустот и одновременно – прекрасных завершенных форм. Странно, что москвичи считают Город ограниченным и закольцованным, мне он представляется пучком, неким узлом дорог, расходящихся в бесконечность. В отличие от Ростова, Киева, Питера или Иерусалима, расположившихся на карте подобно отдыхающей пиявке, Москва ни в какие масштабные рамки не влезает. Это я понял, скорее почувствовал в первый же день.
Мне очень нравится история из Старого Завета о нечестивом царе Вассе и коварном Боге. Последний давно хотел наказать Вассу за его нечестивость. И вот он дождался пока Васса во время какого-то семейного праздника вышел из дома отлить на заднюю стену и в это время небесным огнем уничтожил все: дом, семью, друзей, даже хлев пожег. Васса стряхнул, одернул платье, обогнул стену, а там – только пепелище. Подражая Шопенгауэру, я представляю себе сцену изгнания из рая: Адам, напялив фиговый лист, на минутку отлучился по малой нужде, застыдившись Евы, выскочил за ворота, а когда собрался назад – стена по-прежнему есть, а рая – уже нет. Так и Москва для меня с самого начала стала городом незыблемых стен, за которыми то и дело мелькает ускользающая пустота».
Глава 4
Леня позвонил в начале марта. Позвонил сухо, деловито, даже трубка телефонная была какая-то жесткая, и сказал, что вернулся в Москву, а к Кате у него есть очень заманчивое деловое предложение.
Катя очень удивилась: в их последнюю встречу Леня как раз долго разорялся, что с ней совершенно невозможно «делать дела». Собственно, Кате и самой совершенно не хотелось их делать. Закончив институт, она не стала долго придумывать, чем заняться, и пошла в рекламу. Точнее не пошла, а ее туда буквально принесло – текст для буклетика о телевизорах, потом статейка о химическом пиллинге, дайвинге, стиральном порошке, салоне интерьеров…
– Не понимаю, как ты можешь этим заниматься. – возмущался брат. – Это же даже не продажная журналистика – ты если и продаешь, то не свое барахло. Ты за какие-то гроши пишешь статьи, которые даже не можешь никому показать. Или они вообще без подписи. Пройдет еще
