неверном свете заметались лесовики. Увидев, как стрелы собирают свой урожай, они сначала рванули назад, но там уже выстроились, блестя доспехами, городецкие ратники, и они побежали к оврагу, где и закончился этот короткий бой. В плен никого не брали – мстили за свой страх, за их злобу, за предательство.
Рассвело и можно было подсчитывать врагов, собирать оружие, доспехи, искать оставшихся, которые пытались спрятаться. Селяне всю ночь провели на лугу в ожидании своей судьбы: или плен, или победа, ведь если ратники погибнут, то некому больше защищать Засечье. Но это была победа – победа единства! И широко открытые ворота словно объятиями встречали победителей. Не было только Голомысла.
Вербеня со слезами на глазах металась от одного к другому, но никто не мог вспомнить, где его видели. Он был и везде, и нигде. Вербеня уже по третьему кругу столкнулась с Сучком, и тот, посмеиваясь, пояснил:
– Да спит он! Как последнего рубанул, так и свалился. Мы со Стрыем думали, что ранен. Так нет – просто спит. Устал сильно, все ведь на нем, вот и спит.
Вербеня, облегченно вздохнув, пошла к Голомыслу, ставшему таким нужным ей, таким родным и близким. Хотя все эти годы она сама себе не признавалась, но ревниво следила за ним, да еще больше за бабами, что крутились возле него. Вот и язвила, злилась. А сейчас как прорвало – страх его потерять, страх, что он погиб, был сильнее всех пересудов. Она не причитала, не плакала, с сухими глазами металась:
– Где он, где? – И лишь увидев его в окровавленной рубахе, беспомощно прислонившегося к ограде, она выдохнула, слезы так и брызнули из ее глаз. Осторожно забрав меч, прижалась щекой к его руке, к такой сильной, надежной. Слезы текли ручьями от жалости к себе, к нему, такому ей нужному человеку.
А он спал, не подозревая, что его одиночество кончилось, что эта настырная баба ни на шаг от него не отойдет, а других и за версту не подпустит. Он спал.
Ратники, все еще шумно обсуждающие бой, толпою завалились во двор к пролому. Увиденная картина никак не вязалась ни с Вербеней, ни с Голомыслом. Ввалившиеся резко замолчали, и внезапно наступившая тишина разбудила Голову. Он хотел протереть глаза, но рука, взятая в плен Вербеней, даже не пошевелилась. Удивленно и благодарно Голомысл вглядывался в ее глаза. Их безмолвный диалог продолжался вечность. Но главное – они поняли друг друга и обо всем договорились, не проронив ни слова. А когда, наконец, оторвали взгляд друг от друга и огляделись, двор был пуст. Народ, грубоватый, охочий до шуток, деликатно исчез, оставив их одних. И Вербеня истово расцеловала Голомысла, а он, приобняв ее за плечи, спросил:
– Пойдешь ко мне хозяйкой?
У нее перехватило дыхание, она лишь часто-часто закивала головой и уже, как своему, обтерла платком лицо и руку. Потом в каком-то порыве обхватила его за шею и зашептала:
– Я испугалась – жуть! Все целы, а тебя нет. Чуть с ума не сошла, – и тут же по-деловому добавила, – рубаху всю кровью уделал, давай я помогу снять.
Вербеня по-хозяйски протерла
