в прошлом. Она не отказывалась от своей легенды до самого конца, настаивая на том, что является истинной наследницей престола.
– Почему она? Не многие знают о русской княжне Таракановой, тем более здесь, во Франции.
– Меня всегда интриговали такие люди. Они то ли носили маску, то ли говорили чистую правду; часто это является тайной даже спустя сотни лет. Как бы то ни было, им всегда приходилось играть какую‐то роль, и слишком часто они выбирали ее не сами.
Задумчиво прикрываю глаза, чуть морща лоб. Я не уделила девушке много времени, сосредоточившись на бунте Пугачева и войне за независимость в США, о чем до сих пор жалею. Потрать я чуть больше внимания и сил на историю лжепринцессы, не гадала бы вместе со всем миром о том, кем она являлась на самом деле.
– Она пришла на бал, смотрит на кружащиеся пары. Часть лица княжны скрыта в тени, как и темная мужская фигура, что держит ее за плечи, – отвлекшись, я не сразу вникаю в рассуждения Адама. Но с каждой его фразой в моем воображении зажигаются искры, освещающие картину, которую Адам рисует при помощи слов. – Она со страхом и нерешительностью смотрит на танцующих аристократов, не замечая жадных, алчных взглядов, которые на нее украдкой бросают некоторые гости. Княжна слегка подается вперед, ее пальцы сжимают веер, и мы понимаем, что, несмотря на неуверенность, она отчаянно хочет присоединиться и отдаться танцу.
– Этот мужчина, который держит ее, – кто он? Один из союзников или…
– Он – воплощение ее амбиций, которые в итоге приведут княжну Тараканову в камеру Петропавловской крепости. Это и люди, поддержавшие самозванку ради своей выгоды, и ее собственное желание стать кем‐то значимым, получить больше наживы. А может, она просто хотела, чтобы мир узнал правду. Как все было на самом деле – неизвестно, – Адам пожимает плечами и снова принимается рисовать что‐то карандашом. – Но она рискнула всем и проиграла.
– Стоила ли такая игра свеч?
– Только благодаря ей княжна осталась в памяти людей. Твоя древнегреческая тезка даже не задалась бы этим вопросом.
Хмыкаю, но не поправляю Адама. Я люблю историю, для меня нет ничего слаще шороха страниц в летописи и будоражащего зова великих событий, происходящих в мире, но мне до сих пор непонятно отчаянное стремление смертных пожертвовать, рискнуть всем, только чтобы мелькнуть в хронике. Они гонятся за славой так, будто это кислород, без которого нельзя обойтись. Родись я смертной, хотела бы прожить тихо и незаметно. Оставить после себя след – почетное, но чересчур жертвенное дело, которому надо отдать всего себя.
– Чего я не понял тогда на мосту? – Я хмурюсь в ответ на неожиданный вопрос, и Адам, вертя в пальцах карандаш, встречается со мной взглядом. – Ты намекнула, что я ошибся, но в чем? Разве я сделал неправильные выводы? Я же ясно видел, что ты расстроена из-за какого‐то человека, и по разочарованию на твоем лице можно было понять, что это не первый встречный или обычный знакомый.
– Почему для тебя это так важно?
– Прости,
