какой липе? – захлопал глазками Чиж.
– Да одну булгарку так зовут, – загыгыкал Горан, подтянув сбоку ремень на кольчуге помечтав: «Неплохо было бы на Липе очутиться».
– Доброслав, ну что ты вечно топчешься со своим дурацким щитом передо мной? – решил шуткой разрядиться и сбросить волнение Святослав.
– Дык, эта-а, – растерялся отрок, развеселив князя.
– Иду-уть, стервецы булгарские, – выставил перед собой руку Молчун.
– Чё-то ты, братец, ноне вельми разговорчивый, – подколол приятеля Горан, мысленно готовясь к бою и разглядывая подступающую к русскому строю булгарскую пешую и конную рать, перекрывшую засеянное раздольное поле от реки и до леса.
Над вражеским строем стоял гул от топота ног и копыт, лязга железа, говора людей и команды вождей, стоящих под бунчуками на длинных древках.
Весь этот шум перекрыли сигналы боевых труб, и частокол копий, украшенных конскими хвостами, двинулся в сторону русичей.
– Ну что вы рты разинули и на копья опёрлись, как бабы на коромысла!? – взъярился воевода Свенельд. – Никогда булгар что ли не видели? К бою, робяты!
Стена русской пешей рати сошлась с отборными воинами булгарской пехоты, что шли в первых рядах, держа перед собой копья и прикрываясь круглыми щитами с выпуклыми металлическими умбонами в центре. Островерхие шлемы с наносниками и кольчужные сетки с прорезями для глаз, защищали головы и лица.
Варяги Свенельда в кольчугах и шлемах с закруглённым верхом и железными наглазниками, встретили достойного противника.
Отбросив ненужные в ближнем бою копья, русичи и булгары с упоением рубились мечами и секирами.
Сотня Святослава заставила врага попятиться, но вскоре булгары стали брать верх. Их панцири из скреплённых друг с другом металлических пластин гнулись, но выдерживали удары мечей, если вдруг они разрубали щит.
Лишь пудовая секира Возгаря крушила любую бронь.
Рядом с Медведем упал, сражённый мечом противника, его десятник. И тут волна ненависти придала силу рукам с двуручным мечом, и разрубленный на две части булгарин, которому не помогли ни щит, ни панцирь, свалился к его ногам, а следом и другой пеший воин с остроконечным шлемом и кольчужной сеткой на лице был легко, словно куриная тушка, рассечён на две половины. Медведь вклинился в строй булгар и рубил их, словно неопытных отроков, то шагая вперёд, то отскакивая назад, легко парировал удары их мечей. Один из булгар попытался достать его со спины, но Медведь, сам удивившись своему чутью и реакции, ударил вражину рукоятью меча в лицо, размозжив нос и выбив передние зубы: «И кольчужная сетка не помогла», – подумал он, рассекая панцирь и отхватывая по самое плечо руку с саблей у другого противника.
Двуручник звенел, нанося и парируя удары, и рубил, рубил, рубил врагов.
Медведь удивлялся себе, а удары меча рождали песнь. Песнь не жизни, а смерти. Кровь пульсировала в висках, он стал силён и проворен,
