еще чуть-чуть, и кажется тяжелые круги, высекающие искры из рельсовой стали, увлекут в безумную бесконечность, в которой любые нити всегда параллельны, и никогда не сплетутся…
Амплитуда движения вбросила сам звук в мелодию, звучащую от бьющих в небесный бубен крыльев причудливых птиц. Они плыли в небесах с чудовищно длинными хвостами-струнами, и их легко швыряло из стороны в сторону во взвихренном потоке. Очертания птиц становились все размытее, и вот, все летящее, слилось в водную струю, искристую и пенную, бьющую из незримого, самого мощного во Вселенной источника. Сознание, уже непонятно во что облаченное, еще несколько раз качнулось на невидимых каруселях за пределами потока, и уже вода, притянув к себе, понесла, медленно кружа, по темно-зеленой, пронизанной солнечными лучами, прозрачной поверхности реки в поросших пышной растительностью берегах. Из прохладной, таинственной мглы упруго извиваясь, всплывало что-то серебристое, манящее, притягательно – пугающее…
Вода внизу взвихрилась воронкой, и то, что было им, мгновенно поглотило, повлекло по подсвеченному изнутри, пульсирующему красному и живому туннелю, с мягкой оболочкой стен из полупрозрачных, желеообразных капсул. И, затем, все это непостижимым образом извернулось само из себя, и он, непонятно в какой ипостаси уже пребывая, уперся взглядом в умные глаза огромной змеи. Она, окрашенная в чередование красных и черных колец, вырастала из воды прямиком в небо, и в нем он вновь, то ли висел, то ли парил, пребывая в полной невесомости, не чувствуя абсолютно никакой необходимости в дыхании и телесной связи с ничем материальным, о котором не то что забыл, а казалось, уже и не знал этого никогда…
Словно раздувшийся ртутный шар, отражающий в зеркальной поверхности стремительно меняющийся мир, возникла все вытесняющая уверенность, что змея хочет говорить, и всего ужаснее, был взор, таких прекрасных, пронизывающих пространство до абсолютного предела, глаз с ресницами женщины, и пришло понимание, что услышав голос, осознав произнесенное, мгновенно, не в силах снести тяжести открывшейся истины, обратится он в огромный, ничего уже не понимающий, вросший в землю валун… Казалось, что сокровенное это знание, уже пытается пронзить и напитать губительным ядом, сверля алмазным сверлом точку, где хрящ переносицы сливается с твердью лба…
Все тело Василия конвульсивно дернулось, ноги взметнулись, и резко опав, больно стукнулись коленками. Он мгновенно ощутил силу тяжести, прижавшую вновь возникшее тело к земле, боль в переносице, сдавленную костяшкой кисти правой руки, в которую, перевалившись во сне уткнулся. Возникшее неосознанное усилие заставило мышцы приподнять голову, и позволило сильно и глубоко вздохнуть. Как в детстве, после какого-то горя, сотрясшего его маленький мир, и потопа соленых как море слез. Импульсивно, и судорожно. В несколько затихающих, упоительных заходов. И, каждый следующий, как те последние слезки, был кажется, самым сладостным.
Лежавшая
