прогал. Наконец отыскал это узкое место в обширных зарослях, и, чертыхаясь, полез вперед. Под ногами захлюпала сочившая среди камышей вода, и его берцы, с оголодалым чавканьем погрузившись в мокрую грязь умершего ручья, моментально промокли. Противно завоняло затхлой, протухшей водой, и Василия замутило. Когда из пруда текла вода, пройти здесь возможности не было. Водичка тогда спешила, чистая и прозрачная. Нужно было раздеваться. Но это грозило порезами о жесткие камышовые листья. Говорят, Витя Дровалев раньше, умудрялся даже ставить где-то здесь сеть, в которую набивалась скользящая между стеблями рыба. Улов он продавал ближайшим соседям. Или взаимовыгодно менял.
Василий выломился из камышей как дикий кабан, кляня себя, фазана и убежавшую на его поиски лайку. Вся одежда сверху вновь была в осевшей пыли, а ноги, – практически до колен, – мокрые. Он вышел на сухой берег, где камышу уже не хватало влаги, и, найдя у кустов прочный обломок ветки, стал очищать обувь от налипшей грязи, и затем тщательно, словно брыкливый конь, принялся отирать подошвы о сухую растительность. Ботинки он решил не снимать. Все равно толком не просушишь. Только лишняя возня. А водичка, – она и так выйдет.
– Бача! Бача! – поорал он, выпуская раздражение, и прекратив елозить ногами, повернув голову на раздавшийся шорох, сквозь голую арматуру кустарника, заметил мокрого и грязного пса с прижатыми ушами, волокущего в пасти большую красивую птицу. Длинный, тонкий хвост и одно красное крыло безвольно влеклись по спутанной траве.
– Молодец! молодец! – детская радость переполнила Василия. Он вмиг забыл переход через камыши, грязь и мокрую обувь, с еще противно булькающей водой.
– Давай сюда его! Давай! Молодец, молодец какой! Нашел, нашел…– гладил, присев на колени собаку, пытаясь отобрать птицу, которую собака до последнего не желала выпускать. Тушка ещё горячая. Жизнь из нее ушла, но жар птичьего тела остывал медленно.
Василий развернул фазаньи крылья в полный размах, и птица, свесив темно-зеленую голову на бок, повисла на крылах словно на распятье. Фазан попался крупный. Не этого года. И, может быть, даже не того. Старый.
– Ну, что же, полетал, и хватит! – скороговоркой проговаривал Василий, осматривая местность и выбирая место, где его можно будет приторочить.
– Ничего – утушится. В сметане упреет. А-ну, дружок, полезай пока в мешок!
Охотник не замечал, что заговорил стихами, и что был рад и доволен собой, и своей собакой, и ружьем своим, и что вчера не хотелось жить, а сегодня день удался, и нужно ловить удачу за хвост, за это ощущение счастья и наполненности жизнью, и больше никогда, никогда не выпускать из своих рук.
– Все, Бача! Верной дорогой идем! Пить бросил! с охоты вернемся, к Антонине поеду. Новую! новую жизнь начнем!
У него возникло чувство, что и денежный вопрос решится сам собой, и половодье жизненной реки войдет в свои берега.
Неподалеку виднелась
