технику.
Дети Василия давно жили в областном городе. И общаться с отцом желания у них особого не было. «Да и о чем им со мною говорить? – раздумывал тягуче и уныло. – Ничему я их толком и не научил. Пил, – с кем уже и не упомнить, – на охоту таскался, да цедил по ночам сетями речную воду». Однажды его поймали и отобрали по суду лодку-казанку с мотором «Вихрь». «Эх, в Тюмень нужно было… Звал же Косолапов. Нефть там, газ… Заработки… Да как-то, и тут вроде нормально было: мать тут, дети росли, Тонька. Хата с краю. Тихо – мирно. Корову держали, пару бычков, поросята, куры, гуси. Индюки…» Когда землю колхозную поделили, то выделенные паи, материнский, свой и жены он отдал в аренду шустрым ребятам, имеющим технику для обработки земли. А без техники, без комбайна того же, что ты сделаешь? Выплачивали за аренду зерном, так что скотину кормить, было чем. Пчелок потом завел. На водоподъем устроился. Тянулся, тянулся. Выпивал, конечно. А потом пошли срывы, злость эта пришла, на все и на всех: «В Тюмень нужно было. В Тюмень. Работа там. Охота там, Косолапов говорил, знатная. Да что уже… Как ни крути, сам во всем виноват. Сам. Ничего не попишешь…»
На его зубах противно заскрипела пыль, он сплюнул, подошел к собачьей будке и присев, заглянул внутрь. Там спокойно лежал молодой кобель, по внешнему виду относившийся к породе западно-сибирских лаек. Документов, подтверждающих «чистоту расы», на пса конечно не имелось. Маленького щенка он купил в позапрошлом году у местного егеря Тарасова, отдав «боевые» за месяц.
– Ну что, Бача? Лежишь? Видишь пылищу какую метет. Как свистопляска закончится эта – на охоту пойдем. Разомнемся. Засиделись, залежались мы с тобой. Да, слышишь, чего говорю? Чуть нас с Чувырлой, другом твоим, не унесло к едрене-фене…
Кобель слушал внимательно, положив лобастую голову на передние лапы, и картинно поводил бровями: «Ну, точь-в-точь, как актер этот, заграничный, как его?.. – натужно припоминал Василий, и это ему удалось. – Ален Делон. Во!»
Он поднялся. Еще раз посмотрел в сторону сокрытых пылью холмов, оглядел пустой сад, старые качели, кур, что уселись под стеной сарая, кутаясь в пух и перья, и повернувшись, направился в дом.
Вслед за Василием, внутрь проскочил Чувырло и уселся на пол посреди кухни.
– Ох, и хитрый же ты котяра! Шел бы мышей, что ли ловить?
Кот взглянул на Василия как на пустое место, и принялся вылизывать заднюю лапку, которую вытянул с грацией балерины.
Василий отворил дверь и прошел в комнату с бубнящим телевизором, и мать его, маленькая, с лицом, изъеденным морщинами, и поседевшая совершенно, внимала цветному мельтешению, и вязала сыну свитер из старых шерстяных ниток. Она жалела его, и он ее очень, по-своему, любил, и никогда не перечил. Так уж получилось, что теперь, и как в самом начале жизни, любить ему было больше некого.
– Ну что там, мамулечка, брехло показывает? – спросил Василий. Брехлом он называл телевизор.
– Да вот про любовь, Васенька, фильм новый сняли. Он ее любит, а она, видишь, другого. Но тот ее не любит, он жену свою любит. Такая кутерьма, я уже и сама запуталась,
