сделанными из бумаги», то большое окно – это бумажная стена с картиной, стена-картина, (кино)экран.
Базовое определение первоначальной идеи дома, которое дает Ле Корбюзье («Дом – это укрытие, огороженное пространство, предоставляющее защиту от холода и жары и позволяющее видеть то, что снаружи»), было бы традиционным, если бы не вид. Для Ле Корбюзье возможность видеть – наиважнейшая функция дома. Дом – это устройство, позволяющее смотреть на мир, приспособление для наблюдения. Укрытие, в котором возможность отгородиться от внешнего мира обеспечивается способностью окна превратить агрессивную среду за пределами дома в жизнеутверждающую картину. «Обитатель дома окружен, опечатан, защищен картинами. Но до чего же узкими были старые окна! – сетует Ле Корбюзье. – Окно „самый ограниченный орган дома“». (Важно, что он называет окно «органом», а не элементом – окно в первую очередь мыслится как «глаз».) Сегодня фасад, уже не «ограниченный» старыми строительными технологиями, которые заставляли стену брать на себя всю нагрузку здания,
исполняет свое истинное назначение – нести свет. <…> Отсюда вытекает подлинное определение дома: уровни этажей, <…> окруженные стенами из света.
Стены из света! Отныне меняется само понятие окна. До сих пор его функция заключалась в том, чтобы обеспечивать поступление света и свежего воздуха, а также возможность смотреть в окно. Из этих трех функций я бы сохранил за окном лишь одну, а именно – возможность смотреть, выглядывать из окна на улицу…[21]
В модернизме трансформация создает пространство, ограниченное стенами из движущихся образов. Это пространство медиа, пространство публичности. Быть «внутри» этого пространства – значит «видеть», и только. Быть «снаружи» – значит быть внутри изображения, быть видимым – на фотографии в прессе, в журнале, в кино, на телевидении или в окне собственного дома. Это уже не то публичное пространство, понимаемое как форум, главная городская площадь, как место, где публика собирается вокруг оратора; здесь любой медиаресурс собирает аудиторию, независимо от места ее фактического пребывания. И конечно, тот факт, что эта аудитория (в большинстве своем) находится у себя дома, не остался без последствий. Приватное сделалось более публичным, чем само публичное.
Приватное – сегодня это то, что не попадает в поле зрения. И это вовсе не то, что мы привыкли называть частной жизнью. Как пишет Ролан Барт: «…эпохе Фотографии в точности соответствует вторжение приватного в сферу публичного, точнее, порождение новой социальной ценности, каковой является публичность приватного: приватное как таковое потребляется публично (об этом свидетельствуют бесконечные вторжения прессы в частную жизнь „звезд“ и растущая неопределенность относящегося к этой области законодательства)»[22]. Приватное стало потребительским товаром. Возможно, именно поэтому Бодлер писал: «Огонь твоих зрачков – как бы витрины в лавках»[23]. Если всегда считалось, что посмотреть
Le Corbusier. Twentieth Century Building and Twentieth Century Living. P. 146.
Дальше Барт пишет: «Однако в силу того, что сфера частной жизни (le privé) есть не только благо (подпадающее под действие исторически сформировавшихся законов о собственности), но также и нечто большее: обладающая абсолютной ценностью, неотчуждаемая связь, где мое изображение свободно (свободно себя упразднить) <…> я восстанавливаю границу между публичным и приватным».
Бодлер Ш. Цветы зла [1857] / пер. В. Шершеневича. М.: Водолей, 2017. –
