могло бы быть, и не придавать большее значение тому, что есть»[37].
Роберт Музиль напишет роман «Человек без свойств» позже, но его герой Ульрих, вызван к жизни именно в это время. Где именно находится человек, тогда было не важно; с тех пор как железная дорога бесстрастно перемещает нас по «мировому торжищу»[38], место как таковое больше не поддается дифференциации. Как в универмаге, где товары не различаются по месту, которое они занимают. Всё находится в одном месте[39]. В обычном смысле, универмаг – это даже не место. В мире, в котором нет мест, даже разговор о путешествии потерял смысл – несмотря на бешеный темп, казалось, никто не двигается. Или, вслед за Ж. К. Гюисмансом, можно было сказать, что странствовать по свету лучше всего, не отходя от камина[40]. Не важно даже, где, в каком городе, ты находишься. Ульрих полагает, что, «когда речь идет о такой… сложной вещи, как город, где кто-то находится» спрашивать, «какой именно город имеется в виду», значит отвлекать «от более важного»[41]. Тогда как другой персонаж романа Музиля, Диотима, утверждает, что «истинная Австрия – это весь мир». Где бы ты ни находился, это место заключало в себе всё, что осталось снаружи. Это даже не было «местом», у него не было «где».
Если Вена больше не была местом, если вопрос о месте в любом случае уже не имел значения, что же можно было сделать, чтобы отличаться? От чего можно было отделить себя, чтобы обрести идентичность? Ведь не от природы же, которая отныне представляла собой густую сеть из рельсов и проводов, опутывающую всё вокруг. Теперь для выживания, не говоря уже о проживании в городе, необходимо было провести границы, и границы гораздо более затейливые, чем четкие линии, лежащие в основании традиционного города.
«Ведь в конце концов, – рассуждает герой Музиля, – вещь сохраняется только благодаря своим границам и тем самым благодаря более или менее враждебному противодействию своему окружению»[42]. Городская жизнь связана с отстаиванием границ, а не существованием в пределах заранее установленных рамок. Вопрос о границах активно обсуждался в европейских столицах. Людвиг Витгенштейн, считал, что граница нужна для того, чтобы обозначить «то, что не может быть сказано, ясно представляя то, что может быть сказано»[43]. А Георг Зиммель в своей «Метафизике смерти» вслед за Ницше говорит: «Тайна формы кроется в том, что форма – граница; она одновременно и вещь, и прекращение вещи, сфера, в которой бытие и небытие предмета сливаются воедино»[44].
Кафе «Музеум» на углу Опернгассе и Фридрихштрассе в Вене
Установление границ – это то, что позволяет не только выживать, но и получать знания в городской среде. Вена на так называемом рубеже веков целенаправленно занималась поиском формы, отчаянно искала границы, которые определяли бы ее идентичность. Но эта идентичность не была незыблемой и застывшей. Идентичность как таковая раздробилась на фрагменты, размножилась. В «Записках Мальте Лауридса Бригге» Райнер Мария Рильке пишет:
Там же.
Вольфганг Шивельбуш в книге «Путешествие по железной дороге» (
«Всё под одной крышей» и «фиксированные цены» – такие рекламные лозунги выбрал Аристид Бусико для первого в мире универмага Bon Marché, открытого им в Париже в 1852 году. Фраза «Всё под одной крышей» подразумевает безразличие к «месту». В средневековых городах улицы называли по роду деятельности местных жителей. «Фиксированные цены» – еще одна абстракция. Стоимость товаров больше не зависит от таких случайных вещей, как остроумие торговца во время сделки, умение покупателя торговаться или время суток. В современном городе внимание рассеивается так же, как в универмаге, из-за такого же нагромождения зданий, от которых так же слепит глаза. Универмаги, в свою очередь, расположением товаров создают архитектуру. О восприятии в больших городах см., например: Ozenfant, Jeanneret. Formation de l’optique modern // L’Esprit nouveau. 1923. Vol. 21: «Изменение внешних рамок нашего существования основательно повлияло не на фундаментальные свойства нашей оптики, а на интенсивность и скорость функционирования нашего зрения, на его остроту, повысив его разрешающую способность, на его толерантность к неизвестным доселе зрелищам (часто сменяющимся изображениям, новым цветовым гаммам в новых соотношениях, благодаря изобретению ярких химических красок и т. д.); дело в том, что наши глаза, как и наши уши, натренированы: крестьянина, приехавшего в Париж, оглушает разнообразие и интенсивность обрушивающихся на него звуков; в то же время, его ослепляет кажущаяся какофония зрительных образов, которые ему приходится фиксировать со скоростью, к которой он не приучен». Описание восприятия большого универмага находим в романе Эмиля Золя «Дамское счастье» (Париж, 1883), где ощущение потерянности, которое испытывает в магазине героиня, Дениза, провинциальная девушка, впервые оказавшаяся в столице, прямо сравнивается с чувством, которое испытывает человек, заблудившийся в городе: «Она чувствовала себя затерянной, совсем крошечной по сравнению с этой чудовищной машиной, еще находившейся в состоянии покоя; и ей чудилось, что движение, от которого уже начинали содрогаться стены, должно непременно увлечь и ее за собой. Мысленно она сравнивала лавку „Старый Эльбёф“, темную и тесную, с этим огромным магазином, пронизанным золотистым светом, и он представлялся ей еще больше, словно целый
Музиль Р. Человек без свойств.
Там же.
Процитировано Манфредо Тафури в:
