опустил дубину, но злоба еще не угасла в его взгляде.
– И что же, старуха, – прохрипел он, – уж больно много ты знаешь о божьей каре? Или ты думаешь, что твоя болтовня остановит меня?
Бабушка, не шелохнувшись, смотрела на него не моргая. В ее глазах, подобно огню в печи, горело неистовое пламя праведного гнева.
– Всякая душа, – отвечала она, – перед Богом равна. И животные, подобно людям, чувствуют боль, страдание. Твоя злоба – порок, и за каждый грех будет справедливая расплата.
Мужик, услыхав эти слова, вздрогнул. Он чувствовал, что его поступки вызывают у него чувство стыда, которое пытался заглушить яростью.
– А ты что знаешь об этом? – спросил он, пытаясь спрятать свою растерянность. – Ты сама ни разу не грешила?
– Грехи мы все совершаем, – отвечала бабушка, – но каемся, и ищем прощения. Ты же в злости своей отвергаешь всякое раскаяние.
Мужик, ухватившись за последнюю надежду, спросил:
– А что, если я покаюсь? Если попрошу прощения у бога и у котов этих? Что тогда?
Бабушка молча смотрела на него.
– Прощение – великий дар, – прошептала она, – но его нужно заслужить. Пощади котов, отпусти их. И молись, чтобы бог простил тебя за твои грехи.
– Да ты, старая, мне мозги пудришь! Убирайся, пока я тебя вместе с этими тварями не прогнал!
Бабушка, однако, не дрогнула. Ее спина была прямой, а глаза горели праведным огнем.
– Не смей так говорить со мной, – произнелла она голосом, полным холода. – Я видала на своем веку больше, чем ты можешь себе представить. И знаю, что за всякое злодеяние рано или поздно придет расплата.
Мужик, видя, что старуха не из робкого десятка, замялся. Он был злым и жестоким, но и не глупцом. Мужик знал, что в народе бабушек почитают за их мудрость и связь с небесами.
– Да что мне твои бабьи сказки? – пробурчал он, пытаясь сохранить лицо. – Уж не ты ли меня божьей карой пугать вздумала?
– Божья кара не в моей власти, – ответила бабушка, – но совесть твоя уже начала тебя грызть. Иначе бы ты не стоял тут, оправдываясь перед старухой.
Мужик нахмурился, чувствуя, как правда в словах старухи жжет его, словно раскаленное железо. Он огляделся по сторонам, ища поддержки у безмолвных руин, но они лишь безмолвно отражали его собственную злость и растерянность.
С наступлением ночи, когда луна осветила поляну серебряным светом, спор продолжился. Мужик, не отступая, продолжал ругаться и кричать. Он был одержим яростью, словно зверь, попавший в капкан. Бабушка, как и прежде, оставалась невозмутимой. Она говорила ему о Боге, о совести, о грехах и расплате. Ее голос, тихий и спокойный, проникал в его душу, напоминая холодный ветер, пробуждая забытые страхи и сомнения. Всю ночь они спорили, мужик, упорствуя, бабушка, не отступая. Он был
