лицевой стороной; капеллан всверлился в карту.
– А вы знали, что магистральные дороги, автомагистрали, кольцевые дороги и городские автотрассы следует считать нейтральными территориями?
– Это почему еще? – ожил вдруг капеллан, но глаз на меня все равно не поднял.
– Тут так написано, – говорю.
Капеллан что-то совсем как-то размяк, стал будто бы маленький старичок: три морщинки на его лбу превратились в три глубоких рытвины, раньше ровно-ровные, теперь будто шрамы корявые; обмякли брыли, повисли; скулы сползли; глаза заглубились, а свод век над ними почернел; даже маленький остренький его носик как бы потупел и кончиком свесился к запавшим и без того тонким его губам.
– Можно мне, – тихонечко, как бы не ко мне обращаясь, проговорил капеллан.
Я сложил карту и положил ее на стол перед капелланом.
– Никто не знает, – сказал я, – только еще Фенек, но и он никому не скажет.
Вдруг капеллан стукнул по карте своей фальшивой рукой и сразу весь переменился – теперь это снова наш старый-добрый трехлычковый капеллан.
– Совершенно замечательно, – объявил он.
Я не стал уточнять, чего такого совершенно замечательного нашел капеллан во всем этом, мне как-то стыдно за него стало перед самим собою, что он так резко вдруг переменился.
– Еще вопросы имеются? – заорал я на капеллана совершенно в его же, капеллана, духе.
– Вопросов больше не имеется, – был его ответ.
– Тогда я пойду? – спросил я.
– Благодарю за службу! – выпалил капеллан. – Очень ценю, очень.
Благодарю за службу! – разве дождешься от капеллана простого спасибо!
Я вытянулся и козырнул. Капеллан тоже вытянулся и ответил мне тем же жестом. Я снова развернулся на каблуках и, задирая ноги выше ушей, пошагал к дверям, врезался в двери со всего размаху, распахнул их обе широко, оглянулся на капеллана, который так и продолжал стоять фальшиво держа фальшивую руку у своего виска, так и не выдавив из него ничего человеческого, – улыбнулся бы хоть чтоли! – я все тем же дурацким манером пошагал вниз по лестнице и перешел на нормальный шаг только когда стало ясно, что капеллан меня больше не может видеть.
Я спустился в вестибюль, привычно поздоровался с космонавтом, потоптался там, в вестибюле, несколько времени: на улицу не хотелось, в вестибюле оставаться тоже почему-то было совершенно нельзя и я побрел в темноту кинозала моего кинотеатра «Космос».
Женя и Фенек уже были тут, лежали распластавшись на своих спортивных матах, уставшие после пробежки.
Я встал рядом с ними, расставил ноги, руками изобразил какой-то широкий жест и говорю голосом полным драматизма:
– А теперь, – говорю, – внимание, вопрос!
– Какой вопрос? – спросил Фенек.
– Спрашивай, – разрешил Женя.
– Чего? – на соседнем с моим спортивном мате из-под тряпья высунулась Витина голова.
– Вопрос! –
