всех мальчиков по очереди, а некоторых так и по нескольку раз, демонстрировал каждому машинку и то, что она не работает, нажимал на разные клавиши, придирчиво проверял и каждый раз оказывалось, что она печатает совсем не то, что надо, а он возмущено спрашивал:
– Да что же это?! Да как так-то?! – будто бы кто-нибудь мог бы ему ответить.
Машинку же капеллан никуда не убрал, так и стоит она у него зачем-то на столе – затем разве, что может быть капеллан иногда и время от времени проверяет не заработала ли?
Впрочем, это все дела давно минувших дней, сейчас капеллан сидит будто меня здесь нет и что-то строчит там у себя.
Капеллан высовывает кончик своего языка от усердия, кусает его, отчего тот белеет, скрипит по бумажному листу пером и что-то шепчет тихонечко почти как про себя, время от времени тыкает кончиком пера в чернильницу, обстукивает его о ее край и снова пишет, и снова шепчет. Вдруг капеллан оторвался от письма, задрал голову и устремил свой взгляд куда-то туда, где противоположная от него стена встречается с потолком, и закаменел. Посидел так, посидел, вдруг ожил, почесал свой нос кончиком пера, снова потыкал в чернильницу, обстучал о ее край, тук-тук-тук, и снова пошел скрипеть: хрг-грм-трк. Так вот что это такое у него на носу: никакая это не муха, это он себе нос, оказывается, пером чешет, когда сочиняет свои гимны.
Наконец капеллан вспомнил про меня: он поднял свои глаза, не отрываясь от письма. Ха, вот это трюк! Раньше я почему-то не замечал, чтоб он такого умел: капеллан как бы одновременно смотрел и на меня, и в бумажный лист, который он марал очередным своим гимном. Но это не выглядит так, будто бы он косит глазами в разные стороны или что-нибудь навроде, он именно умудряется одновременно смотреть сразу в два места – удивительное существо наш капеллан!
– Слушай! – воскликнул капеллан и принялся декламировать, водя глазами от строчки к строчке по исписанному, но и не сводя глаз с меня в тоже время.
Гимн был длиннющий, на несколько листов, а оканчивался он приблизительно таким трехстешием:
Жизни начало не ведает страшную тайну конца
Что полагается, то полагается
Об остальном даже думать нельзя!
– Нравится? – поинтересовался капеллан.
– Хорошо сказано и тонко подмечено, – соврал я.
– Анапест, – похвастался капеллан.
Я, конечно, и сам ямба от хорея не отличу, но мне вдруг захотелось поспорить с капелланом:
– Амфибрахий, – говорю, – да еще и хромой какой-то.
Хромой амфибрахий почему-то очень понравился капеллану, он аж засиял.
– А что, так бывает, – как-то даже застенчиво спросил капеллан, – чтоб хромой?
Ну уж я не стал его расстраивать:
– Бывает, конечно, – говорю, – и вот его блестящий пример, – и на бумажечку, что лежит перед капелланом, показываю.
– Великодушно благодарю, – осклабился капеллан и кивнул,
