то, что клокотало в нем, молча повалился перед протопопом, стал на колени, сказал тихим, дрожащим голосом:
– Простите, тятенька… не досмотрел за сыном… не посылал его и ничего не знаю, что он сделал, но в недосмотре виноват!.. Простите!
Лицо протопопа прояснилось. Вид униженного, во прахе лежащего врага своего, бедняка, за что-то уважаемого всем селом, удовлетворил его. Самая походка с закинутой кудрявой головой и независимый вид мастерового с давних лет возмущали его. Нужно было согнуть, раздавить гордеца: орудием для этого он выбрал ребенка.
– Встань! – сказал протопоп более мягким голосом. – На первый раз прощаю! но – смотри! Ступай! Да в церковь ходи чаще! Вы все такие-то – странствующие, векую шатаетесь по свету! Да еще вот что: убирайся из церковной квартиры! Чтобы и духу твоего не было!
Когда Елизар вышел из поповского дома, зеленые круги ходили перед глазами. Лишь унизившись, смог он спасти семью от позора и сиротства. Только что кипевшая в нем ненависть остыла, превратившись в холодный и твердый нерастворимый ком.
– Негодяй! – прошептал он, оглянувшись на поповский дом. – Никогда не забуду, никогда не прощу, никогда не пойду в твою церковь!
Елизар не пошел домой, зашагал вдоль длинного села. Сгущались медленные степные сумерки. В домах кое-где мерцали огоньки, бабы доили коров, с поля возвращалось овечье стадо. В вечернем воздухе тихой осени далеко были слышны всевозможные вечерние звуки, блеяние овец и голоса хозяек.
По дороге два молодых парня медленно шли и, обнявшись, складно пели протяжную, чрезвычайно печальную песню: ее рыдающий мотив напоминал плач по покойникам. Елизар разобрал слова:
Ты родимая моя матушка…
Узнаешь ли сына свово малого?..
Дошел до конца села и в раздумье остановился у двухэтажного дома Неулыбова. Наверху в окне светился огонь.
Несколько минут Елизар в раздумье стоял на крыльце, с мрачным и хмурым лицом, потом тряхнул кудрями и решительно постучал железным кольцом.
Дверь отворил сын Трофима – Федя, учившийся в школе вместе с Вуколом, он весело улыбнулся отцу товарища. Узнав, что Трофим Яковлевич дома, Елизар поднялся наверх. Федька побежал впереди.
Трофим сидел один за столом, в чисто прибранной горнице, обставленной венскими стульями. С потолка светила висячая лампа под зеленым жестяным абажуром. Старик читал огромную церковную книгу в старинном переплете.
При входе Елизара поднял голову, встал и протянул руку гостю:
– Добро пожаловать, Елизарушка! Што поздно? Садись, садись и ты, нечего стоять, в ногах правды нет!
Елизар сел и тяжело перевел дух.
– С большой просьбой, Трофим Яковлич! Уж не знаю, как вы ее примете, а только не к кому больше!..
Он помолчал, тряхнул кудрями и вдруг заговорил – страстно, словно объятый вдохновением:
– Явилась у меня мысль, Трофим Яковлич! Вы знаете мою жизнь:
