Я поразился – тонкие пальцы Динавицера извлекли не жалкие взвизги самодеятельного лабуха, а музыку. Ритмы прихотливо менялись, но тема звучала единая – томные цыганские перепевы, то с налетом неуемного страдания, то шальные и страстные, зовущие вдаль, в степь, за край…
– Ай, да нэ-нэ… – заунывно тянул Изя, встряхивая кудрями.
Светлана подыграла ему на гитаре, добавляя разгульных нот, и вот вышла Рита, изображая Эсмеральду. Затянув на узенькой талии старую, вылинявшую скатерть, она закружилась в танце, сочетая изящное фламенко и удалую таборную пляску. Гибкое, сильное тело будто переливалось, следуя забористой мелодии.
Настя моя недолго держалась, тоже выбежала на травку, а Инна выступила третьей.
– Ай, красавицы! – дурачился Изя. – Ай, бахталэ ромалэ!
Девушки словно затеяли бескровный баттл – гладкие руки взлетали, шаловливо разметывая волосы, а дразнящие изгибы бедер завораживали. Инна, Рита и Настя поразили меня неожиданным и удивительным сходством – высокие, стройные, три грации улыбались одинаково дерзко, напуская на зрителей колдовскую истому и разгоняя пульс.
– Ай, чаялэ! – взвыл Изя.
Гости неистово захлопали, засвистели, словно расколдованные «цыганским» кличем. Сцедив глуповатую улыбку в ладонь, я встал.
– Хочу сказать тост! – помолчав, поднял кружку с вином. – Настя свидетель, в прошлом году мы всей семьей готовились уехать на Дальний Восток. Я очень, очень рад, что отца удалось отговорить от этой затеи, что не пришлось учиться в чужом, не родном классе. Да, вы все мне очень дороги, особенно девочки… Ладно, ладно, не девочки тоже! За вас. За всех!
– Ура! Ура-а! – тонко закричала Маша. Ее поддержали, и радостный ор разнесся по всей улице.
Лениво тявкнул соседский пес, недовольный побудкой, а сверху, словно отвечая близняшке, плавно опадало курлыканье – в ясной синеве трепетал журавлиный клин.
Тот же день, вечером
Первомайск, улица Дзержинского
– Спину ломит, руки отваливаются, – хныкала сестричка, – ноги, как не родные… Так… Столько свеклы перетаскала!
– …Жаловалась доктору баба Настя, – жестокосердно подхватил я, мешая деревянной лопаткой скворчащую картошку, порезанную соломкой.
– Издеваешься, да? – страдальческим голосом отозвалась девушка, с трудом заводя руки за голову. Со стоном прогнувшись, она посетовала: – Шея тоже болит! Сильно!
Котлеты прожарились с обеих сторон, и я плеснул в ярко-алую, подпаленную снизу сковородку немного кипятка из чайника – пускай доходят. Пар негодующе зашипел, но под крышкой сразу утих, выпуская глухое недовольное ворчание.
– А вот я тебе сейчас массаж…
Вытерев руки, я положил ладони на покатые плечи Насти и бережно вмял пальцы, заодно высвобождая чуток своей энергии.
– Хорошо так… – пролепетала сестренка, размякая. – Печет даже…
– Мышцы расслабились, вот и греют, –
