в жизни куннилингус. Армяне в супружеской жизни обычно к жёнам достаточно чёрствы и скупы на проявление чувственности, многие просто не посвящены в культуру секса, а разнообразие плотских утех считают унижающими для жены и щедро делятся ими с проститутками и блядьми. А у жён накапливается напряжение неутолённой страсти. Как тут не появиться неврозу у наших женщин, очень чувственных от природы, но очень стеснённых рамками приличия, как социального, так и сексуального!
Потом я стал подниматься с колен, целуя пупок, грудь, снимая через голову платье с лифчиком. Она осталась только в туфельках. Моя рубашка быстро улетела в угол, штаны сползли до щиколоток. После нескольких начальных фрикций, Тамара шепнула мне: «Здесь неудобно, пойдём на кушетку». Кушетка была в большом кабинете. Мы вышли из пультовόй и направились к кушетке, голые, в туфлях. Эротика! Я смотрел на неё похотливым взглядом эротомана, тащась от вида колышущихся грудей и округлого живота. Она слегка поддерживала одной рукой груди, второй прикрывала срам. Именно эти жесты стыдливости сводили меня с ума! Я набросился на неё и отодрал, дойдя за несколько минут до оргазма. Я знал, что у неё стоит спираль и не контролировал процесс. Можно сказать, что именно в тот день мы стали любовниками.
Потом я стал ей делать массаж позвоночника, который заканчивался непродолжительным добротным соитием. Я упрашивал её сделать мне фелляцию, она не соглашалась, приговаривая без конца: «Я не могу! я не могу!» – «Чего ты стыдишься, я ведь целую тебя?» – я, видимо, сильно торопил события. От нескольких близких друзей я потом узнал, что им только через годы удавалось уговорить своих жён на оральные ласки.
Один раз у неё были критические дни. Я поставил табуретку в центр комнаты, сел на неё, достал свой сильно затвердевший уд и силой вложил ей в ладонь. Обхватив её руку своей, я стал ритмично двигать, обучая её мастурбации. Она делала это, хныкая, как ребёнок, которого заставляют учить нелюбимый урок. Я отпустил свою руку, и время от времени говорил: «Мара, умоляю, не останавливайся!» Когда почувствовал, что время близко, достал носовой платок, расстелил на левом бедре и снова сказал: «Мара, умоляю, не останавливайся!» Я начал истекать, она хныкала сильнее, я, стиснув зубы, шипел сквозь них: «Не останавливайся! Не останавливайся!» – пока яйца мои опустошались. Благодарный, я поцеловал ручку, подрочившую меня, и, радостный, скрыл своё хозяйство в пространство брюк.
Не могу точно сказать, возможно, у нас было встреч десять, не более. Сначала было землетрясение, потом кризисное время, позже я перешел на службу в госпиталь. Сюда тоже однажды Мара приходила по делу, но мои все дела вели к одному и тому же финалу. Здесь условия были спартанские, аскетические. Всё произошло в дверном проёме фотолаборатории, мы просто перепихнулись.
Жизнь изменилась окончательно. Вскоре я уехал в Россию. Все эти годы, возвращаясь в отпуске в родной город, судьба нас не сводила на случайную встречу. Я о ней больше ничего не знаю. В следующем
