истины – очень далёкие материи. Взгляд… на мир смотрят бильярдные шары. Их номера складываются в число сегодняшнего дня. Неживое. Дыхание, как отрава. Ещё дышу. Дрожащие пальцы и нездоровый блеск. Мои волосы поспевали липким дымом за моей головой. От такого разве что и мечтали – избавиться. Пашка торопился. «Виктория Витальевна…. Вита…на», – я только и слышала. Он хотел меня передать меня на поруки учительнице, чтоб меня, маленькую девочку, откачали от шока, напоили чаем и отправили домой. Я была напугана его решительностью. Я вырывалась и несколько раз наступила Пашке на ногу. Мне хотелось, чтобы он меня бросил! Сам! И что смешно, он сделал это и приземлился на лавочку, а я по инерции, потопала к нему, как заводной механизм.
Он смотрел на меня, как на восстание антисмысла, мол, зачем я брыкалась, раз сама приползла. Что мне вообще нужно? Пашка открыл рот и хотел произнести великие истины, но Виктория Витальевна ворвалась в нашу исповедь и устроила разборки.
– А вы что гуляете? – строго спросила она.
– Она надышалась, – Пашка указал на меня, не глядя.
– Я… выкрасила не весь бордюр, – мой голос дрогнул.
Пашка посмотрел на меня в недоумении.
«Бордюр? Во, трудная…» – бурчал он.
Встречный Ветер доносил его мысли. Мы оба знаем, что причина в другом и почему мне нужно немедленно уйти.
– Что ж.... Иди, другие докрасят, – Виктория Витальевна пощадила меня.
Слова… я их не слышала, лишь звон последних букв. Скоро придёт Надя и ревностно заберёт то, что я добывала годами – обрывочное общение с Пашкой. Я бродила под его окнами, искалеченная, и утешалась, когда Пашка смотрел в окно. Это очищающее мученье – моё отчаянье отступило! Я почти обрела покой, но Надя всё испортила! Она такая красивая! Мой бордюр, моя боль – я не видела разницы. Столько усилий – зря. Я пыталась дружить. Наде достаточно улыбнуться, чтоб я проиграла. Внутри что-то щёлкнуло, заело, как комар. Надо увести Пашку подальше. Попросить проводить? Он и шагу не ступит от Нади. Я – марионетка, дёргающаяся на ниточках собственного поражения. Пашка ждёт. Он хотел увидеть благодарность хоть в одной моей молекуле. Он освободил меня от позорных конвульсий с кистью. Приближалась Надя. Я желтела, зеленела…
– Садись! Тебе надо срочно домой! – голос Паши доносился сквозь рану моего мира. Надя смотрит на нас, но не торопится приближаться. Пашка оглядывается. На меня напала слабость. Не было сил оттолкнуть Пашку и сбежать. Разлука надвигалась неотвратимо. Пашка встаёт, приближается к Наде осторожно, как к мечте, чтоб его не прогнали и стреляет в меня глазками.
– Я дойду…
Идти? Куда? Бордюр. Краска. Не моя ли это затея? Он пришёл. Я не могла поныть одна? Отслаивалась известь на старом школьном камне, цветочки гнили – как интересно. Шаг, второй… Я зависла полусогнутая. Взгляд мой качался, как сломанный табурет.
– Не уверен.
Он видел? Видел сквозь панцирь слов, сквозь натянутую улыбку? Его внимание обжигало, словно кислота. Я едва могла говорить. Мир деревенел на
