но из-за поворота траншеи уже вышли комиссар полка Сарайкин и сопровождавший его командир батальона капитан Афанасьев. Комиссар был чист, свеж. Афанасьев же был весь какой-то мятый.
– А у вас тут, гляжу, серьезный разговор? – спросил Сарайкин, становясь между Филипенко и Малковым, попеременно глядя то на того, то на другого. – Что здесь?
– Пленного немца прикончили, – выступив из-за спины Малкова, сказал Колосов. – Вон он. Выбросили.
– Как выбросили? Разве он был в окопе?
– Был. Мы его хотели спасти, но…
– Афанасьев, капитан Афанасьев, что у вас вообще происходит?
Комиссар, обращаясь к Афанасьеву сердито, без слова «товарищ», давал понять всем остальным, что в батальоне произошло большое и неприятное событие, и он, комиссар полка, никого не погладит по голове – ни командиров батальона, ни тем более рядовых, виновников происшествия.
– Что у вас происходит, капитан Афанасьев? Вы сознаете или не сознаете, что ваши бойцы расправляются с пленными?
Афанасьев всегда после выпивки чувствовал себя виноватым перед всеми, а перед начальством тем более, и молчал с покорным видом.
– Снесите пленного в окоп, – сказал комиссар и, пока Малков с Колосовым сволакивали в траншею труп немца, распорядился: – Дайте мне фамилии этих бойцов, я передам дело куда следует, чтобы никому не было повадно глумиться над пленными. Мы все-таки бойцы Красной армии, а не бандиты! Плохо, капитан Афанасьев, работаете с людьми. Плохо. Это какая же слава пойдет о нас, вы подумали, капитан Афанасьев?
Комиссар глушил командира батальона вопросами, зная, что ответов на них не будет и не должно быть. Никакие доводы подчиненного не оправдают его перед старшим, если старший решил, что подчиненный виноват.
Пленного положили на прежнее место, и Малков отвернулся, отошел в сторону, чтобы справиться с подкатившей к самому горлу тошнотой. Колосов за спиной Филипенко улизнул к своему пулемету. Капитан Афанасьев с состраданием глядел на темно-коричневое лицо немца и не знал, соглашаться ли с комиссаром, а комиссар думал о том, что убитый, вероятнее всего, интеллигент, оказавшись в плену, понял бы свою ошибку и на великодушие русских ответил бы искренней дружбой.
– М-да-а, – покачал головой комиссар Сарайкин, – как же мы близоруки в вопросах большой политики. А ведь считаем себя интернационалистами. Этот факт, товарищ капитан, заставляет нас о многом подумать. Строжайше распорядитесь пленных не трогать. А этого закопайте.
– Жалеем вроде. Правильно ли это, товарищ батальонный комиссар? – робко и тихо сказал Афанасьев, не подняв на комиссара своих раздраженно-влажных глаз.
– Да, жалеем. Мы воины самой гуманной армии. На нас смотрит весь мир.
– Своих пожалеть надо, товарищ батальонный комиссар. Ни лопат, ни касок, – сознавая, что явно не к месту, и потому тут же раскаиваясь, сказал капитан Афанасьев и, чтобы как-то замять сказанное, приказал: – Лейтенант Филипенко, вы разве не слышали, что велел батальонный комиссар?
