– разбудить лентяйку, пусть поможет платье уложить. Но услышала в пустом, гулком доме тихий смех, осторожный глухой разговор.
«Бездельница, – подумала Эльжбета, прислушиваясь. – За полночь, а она по углам с ухажером жмется. Завтра хозяйку к венцу одевать, а у нее глаза совиные. Ох, завтра… Страшно, страшно-то как. Убьет меня князь… А коли не убьет? Под венец с ним идти? Радужному бесу клятву верную дать? Хоть бы спросить кого, словом живым перемолвиться… Матушка скажет – беги. А куда, от кого? И разве Черному князю день или два пути преграда, если он радугу на руке держит?.. А батюшка слово давал – не отступится, хоть сам бы он своими глазами увидел, что у Черного князя глаза семицветные… А может, уже взялась за свое колдовство словница Ханна и к утру охладеет князь к невесте?»
Рваные мысли метались в голове. Темнота ударила по вискам, ослепила и оглушила. Только звучал в глубине тихий ласковый шепот чужого свидания.
«Ах, Тадусек! – мысленно взмолилась Эльжбета. – Кабы ты был здесь, со мной. Ах нет, лучше б не был… Убил бы тебя Черный князь. Потому и обманул тебя батюшка, выслал домой – лишь бы любовь да храбрость под копье Безносой не подвела. Только видишь, что твоя Элька наделала…»
Слезы снова хлынули из глаз. И княжна уже не утирала их.
Пусть милуется дурочка Ядзя. Что ей, дворовой, сделается. О чем ей думать? Разве что как в подоле не принести, а то матушка-хозяйка со двора прогонит. Не печалит ее народное благо, господский расчет – вон, целуется темной ночкой по чуланам, смеется.
И она, Элька, смеялась, как с Тадеком да братцем Якубом босая на реку бегала.
А теперь что делать? Казалось, разумнее всего написать письмо, матушке, батюшке, братцу, Тадеку. Написать, как князя с радугой видела, как опоить его решилась, а он разгневался, подумал – убить хотела. Написать, что ежели случится с ней страшное, то он, князь, во всем виновен…
Страшное случится…
Тотчас замелькали перед глазами картины, одна ужаснее другой. Да только Элька не зря золотничий перстенек носила, не зря звалась дочкой Агаты и лиса-Казимежа. Прорвался сквозь путаный лепет испуганного сердца голос здравого разума:
«Случится. Страшное. Да только Владислав умен и силен так, что отцу и матери твоим не представить. Захочет погубить – погубит. И рук марать не станет – одним словом, да что там, взглядом заставит тебя, красавица, распустить золотую косу да в омут кинуться, или купить у травницы яду, мол, мышей вывести, спать княжонке не дают… Братец, конечно, вступится, распетушится, а что он теперь может, искалеченный, – он против сельского колдуна не выстоит, выпила радужная топь Якуба почти досуха. А Тадек? Гордый, честный, из-за угла не ударит, на поединок вызовет. Книжник против высшего мага… Самоубийство. Разве хочешь ты смерти своего Тадеуша? Свадьба назначена, и если не солгал князь, уж все окрестные княжества оповещены, готово все. А значит, не отступится Владислав, не возьмет добровольно позора на свою голову. Пойдешь под венец…»
Нет, нет, нет…
Растерялась
