и поискать себе более легкую добычу. И во влажном шевелении листвы, в дождевой россыпи, в бурлении мутных потоков на раскисшей дороге все слышался Агнешке чей-то тоскливый жалобный зов.
– Иду, Иларий, потерпи, – шептала она едва шевелящимися от холода губами.
А как опустел небесный ковш, тронулись в путь. Но гроза все ходила рядом, кружила над бескрайним глухим лесом, грозно рокоча дальними громами, сетуя на горькую свою судьбу. Плотную темную пелену над горизонтом то и дело озаряли красноватые вспышки.
И Агнешка зря бросала взгляд туда, где уже должно было зазеленеть рассветом небо. Повсюду была лишь надвигающаяся тьма.
Невзирая на гневное ржание Вражко, Агнешка только высыпала коню немного овса и кинулась в дом – посмотреть, не очнулся ли манус.
– Как ты, сердечко мое? – ласково спросила она, ледяной правой рукой касаясь его горячего, покрытого испариной лба, а левой срывая прилипшую к ногам мокрую юбку.
Иларий не ответил, но темные ресницы дрогнули, раз, другой. И это еле заметное движение тотчас переменило планы травницы. Морок отпускал Илария, медленно разжимал когти. И теперь уже не могла Агнешка оставить мануса одного: вдруг пробудится, увидит незнакомое место, обожженные руки…
Саму лекарку руки мага уже не пугали – радовали. Хорошо заживали раны. Ладони – уже не гнилое мясо, здоровая молодая розовая кожа. Подождать седьмицу-другую, и обретут былую легкость движений. Единственное, чего не знала и не могла знать Агнешка, – сможет ли манус вернуть свою прежнюю силу.
Она слышала от матушки, что, случается, годами золотники своих помощников ищут: колечки перебирают, медальоны, перстеньки, браслеты. Не во всяком колечке магия в круг пойдет, разбежится, чтоб переплестись со словами в заклятье. Манусам сила дана не в пример большая, да к этой силе – одни руки, выбирать не из чего. А что делать, когда эти руки как чужие, мертвее деревяшки?
Агнешка набросила сухое, склонилась к Иларию. Положила голову на грудь мануса, послушала дыхание. Тотчас кинулась назад, в маленькую кухню, где, накрытый новиной, отстаивался отвар.
Влила несколько капель в рот беспамятному.
– Рано тебе, Иларий, просыпаться, – неуверенно, словно боясь, что манус уже слышит ее, прошептала девушка. – Больно будет.
С губ мага сорвался стон.
На глаза травнице навернулись слезы.
А вдруг не вынесет, не очнется, сгинет ласковый маг? Мучительная тоска сжала сердце. Агнешка торопливо вынула небольшой ножичек, отрезала смоляную прядь длинных манусовых волос и, словно стыдясь, спрятала памятку в материнский медальон.
– Помнишь, как брал у лисички волос, – тихо спросила она, прижимая медальон к сердцу, – знак того, что помощь мою примешь в уплату долга. Отплатила я тебе, Иларий. И, сама знаю, больше чем на волос. Теперь ты мой должник. И в уплату обещай мне, что вернешься. Что подавится Безносая и ты будешь жить.
Мгновение
