удачном раскладе сыгравшего восьмерную игру. – Или в карты играй, или кончай свой словесный понос.
– Никитич, миленький, ну не надо так! – попросила его вдохновительница балаянцевской болтовни, сидящая с коллектором в соседнем «купе».
– Эх, Оля, Оля. Привыкай! Вот выйдешь замуж, придет твой мужик с работы, как там, дай Бог памяти, у классика? – наморщил лоб Никитич. – «…рашпиль ставит у стены». Ты ему полотенце подаешь, щей наливаешь – все как положено. И вдруг он, ни с того ни с сего, как тебя крепким словом обложит! Мужику это просто необходимо – у него же за день накопилось, придет домой, а тут ты сидишь! – стараясь быть серьезным, поддразнил смущенную аспирантку, сам смущенный своей несдержанностью Тренев, пытаясь неуклюжей, грубоватой шуткой сгладить неловкость.
С профессиональным лекторским апломбом тут же вступил Балаянц.
– Великое наследие наше нельзя игнорировать! Русский народ веками плел необыкновенно тонкое и изящное кружево крепкого слова. В одной из ранних редакций «Русской правды», кстати, – кивнул он мне, – едва ли не первом известном сборнике юридических норм и законов на Руси, в одной из статей мы видим, так сказать, наглядный пример довольно выразительного слова: «Аже кто обзовет чужую жену б…ию (в статье в полном объеме прописано всем известное, нецензурное прозвище гулящей женщины, – пояснил окружающим смысл словесной купюры Балаянц), а будет то жена бояреск, то штраф пять гривен кун…». Уже тогда крепкое слово занимало соответствующее место в словарном запасе активного члена общества. Я не буду останавливаться на известных авторах, их произведениях, где крепкое русское слово органично вплетается в ткань повествования. Впрочем, те, кто интересуется произведениями классика этого жанра, известного русского поэта Баркова, подобными экзерсисами наших великих: Пушкина, Лермонтова, Блока, – посмотрел он на своих вынужденных слушателей поверх карт. – Могут подойти позже, так сказать, факультативно, в приватном порядке, – сделал он дыхательную паузу.
– Слушай, трепло, твой ход, – поспешил вставить Никитич.
– Серега, заткни фонтан, дай и ему отдохнуть, – успел и я ему присоветовать.
Но Балаянца могло остановить только из ряда вон выходящее.
– Вот, вот! – закивал он головой в знак согласия, что его черед класть карту, – Спасибо за напоминание, – персонально кивнул он Никитичу. – Туз – он и в Африке туз, две взятки – не одна… Нет, нет! – подкрепил он слова отрицательным жестом. – Я не буду сейчас заострять ваше внимание на сравнительных особенностях инвективы у славянских народов и, скажем, у народов романской группы языков – этого культурного феномена социальной дискредитации субъекта посредством устойчивого языкового оборота, а попросту говоря, обличительной брани, ругательного посыла инвектируемого по известным у этих народов адресам. Я не буду также акцентировать ваше внимание на матерном, нецензурном слове,
