сейчас готов вывалить ей столько дерьма, что век не отмоешься. И далеко не светским тоном. Но я – это я. И этим всё сказано!
– Она сегодня плакала из-за тебя, и я этого так просто не оставлю. – продолжает изливаться Должанский, но я уже ни черта не слышу.
Плакала? Настя? Из-за меня? Она никогда не плачет, как бы её не доводили, в том числе и моя персона. Неужели настолько перегнул?
– … засужу за оскорбления, моральное подавление и …
– Да хватит уже! – взрывается Миронова. – Замолчи, Кирилл. Просила же! Это мои проблемы. Сколько можно лезть мои дела? Это МОЯ жизнь. МОЯ!!! Нахрена ты меня позоришь перед одногруппниками?! Выставляешь плаксой и ябедой, которая ни на что не способна?! Достал! Видеть тебя не хочу! – выкрикивает всё это на одном дыхании и пулей вылетает из здания.
Мне даже показалось, что некоторых студентов прошила насквозь. Стою и тупо пялюсь на то место, где только что находилось моё чёртово наваждение, и даже не соображаю, что происходит кругом, пока мне в плечо не впиваются чьи-то пальцы.
– Надеюсь, мы друг друга поняли. – ровным тоном выбивает зализыш и топает в сторону выхода.
– Угу, поняли. – бурчу ему в спину. – А на хер ты не сходил бы?
Вообще-то у меня есть до черта чего ему ответить, но все слова словно помелом из черепушки вымело. Только одна мысль настойчиво долбит мой размякший мозг: Настя плакала из-за меня.
Двигаю на выход, на ходу выбивая из пачки сигарету, и зажимаю зубами фильтр с такой силой, что перекусываю.
– Блядь! – выплёвываю взбешённо.
Швыряю испорченную табачку на землю и, достав новую, сразу подкуриваю.
Вбиваю в лёгкие горький дым, но желанного облегчения так и не получаю. Подставляю разгорячённую морду ночному ветру и делаю новую тягу.
Никотин отказывается усваиваться так же, как и воздух, которым я от чего-то давлюсь в попытке сделать вдох.
С хрена ли мне так паршиво?
"Она плакала…"
И что с того? Никогда не цепляли женские слёзы. Им лишь бы сопли поразмазывать по поводу и без. То побрякушку им не купили, то ласкового слова не сказали. Бабы, блядь.
"Она плакала…"
А мне что? Пусть Настин женишок зализанный её и успокаивает. Сейчас помирятся и в койку.
Зверь взвывает так, что перекрывает даже долбящую из дома музыку. Руки сами сжимаются в кулаки, и я с размаху херачу ими в ближайшую твёрдую поверхность, которой оказывается ни в чём неповинное дерево. Луплю, пока не сдираю кожу с костяшек.
Мотор дробит кости. Дыхание вырывается из грудины короткими хрипами.
Перед глазами встаёт картинка, как этот урод снимает с МОЕЙ идеальной девочки платье и, укладывая её на кровать, нависает сверху.
Снова долблю дерево, пока руки не превращаются в кровавое месиво.
Слышу, как она стонет. Этот звук представляю очень явственно, потому что он впечатался в мои барабанные перепонки.
Под ним…
Ещё десяток остервенелых ударов и хруст костей.
