человечек, похожий на хорька, с белыми ресницами, и когда я взглянул на него, то увидел, что его проницательные серые глаза смотрят на меня с усмешкой. Читая статьи завещания, я не верил собственным глазам. Но мистер Ольдакр объяснил, что он холостяк, что у него не осталось в живых ни одного родственника, что он в молодости знал моих родителей, много слышал обо мне как о чрезвычайно достойном молодом человеке и был уверен, что его деньги попадут в хорошие руки. Конечно, я способен был только пробормотать слова признательности. Завещание было должным образом переписано, подписано и засвидетельствовано моим клерком. Вот оно, на синей бумаге, а эти клочки, как я уже сказал, черновик завещания.
Затем мистер Джонас Ольдакр сообщил мне, что есть несколько документов, квитанции и тому подобное, и необходимо, чтобы я их увидел и изучил. Он сказал, что не будет спокоен, пока все эти дела не будут приведены в порядок, и просил меня приехать в тот же вечер к нему в Норвуд и привезти с собой завещание. «Помните, дитя мое, что вы не должны говорить об этом ни одного слова своим родителям, пока все не будет улажено. Мы преподнесем им маленький сюрприз». Он очень настаивал на этом и заставил меня дать ему честное слово, что я буду молчать. Вы можете себе представить, мистер Холмс, что я не был расположен отказать ему в чем бы то ни было. Он был моим благодетелем, и я всячески желал исполнить в малейшей подробности все его желания. Поэтому я известил телеграммой родителей, что у меня важные дела и что я не могу сказать, в котором часу я вернусь. Мистер Ольдакр сказал мне, что хотел бы поужинать вместе со мной в девять часов, так как раньше, пожалуй, не попадет домой. Я с трудом нашел его дом, и была уже половина десятого, когда я вошел к нему. Я застал его…
– Постойте, – перебил Холмс. – Кто отворил вам дверь?
– Женщина средних лет, вероятно, его экономка.
– И, вероятно, она доложила о вас?
– Она, – ответил Мак-Фарлэн.
– Пожалуйста, продолжайте.
Мак-Фарлэн вытер вспотевший лоб и продолжал:
– Эта женщина ввела меня в гостиную, в которой был накрыт неприхотливый ужин. После ужина мистер Джонас Ольдакр провел меня в свою спальню, в которой стоял тяжелый несгораемый шкаф. Он его открыл и вынул массу документов, которые мы принялись вместе просматривать. Мы окончили работу между одиннадцатью и двенадцатью часами. Ольдакр заметил, что не следует беспокоить экономку, и выпустил меня через французское окно, которое было все время открыто.
– Была ли спущена штора? – спросил Холмс.
– Я в этом не уверен, но, кажется, она была спущена наполовину. Да, припоминаю, что он откинул ее вверх, чтобы открыть окно настежь. Я не мог найти свою трость, и он сказал мне: «Ничего, дитя мое, мы теперь, надеюсь, будем часто видеться, и я сохраню палку до вашего возвращения». Я оставил его в спальне с открытым несгораемым шкафом и бумагами, сложенными в связки на столе. Было так поздно, что я не мог вернуться в Блэкхит и провел ночь в гостинице. И я ни о чем больше не слышал, пока не прочел утром об этом ужасном
