сказать, что эта ночь была самой длинной за всю мою жизнь.
Я валялся дохлый на засранном разбитом полу, и, откровенно протяжно выл в голос, ревел, отхаркивался собственной кровью, выплевывал легкие, сотрясался всем телом.
Ни встать, ни сесть, потому как, Козлы, и конвой отбили ступни, ноги, жопу. Элементарно, не доползти до шконки, так как она отсутствовала в камере.
Стопы распухли и, теперь черт знает, как натянуть на них обувь или, банально передвигаться на своих двоих. Ночью промокшие ботинки, как и темно-синюю рубашку от робы пришлось с себя стянуть, иначе, наверняка, не дожил бы до утра. С горем пополам, лежа на боку, стащил тряпки и, на что были силы, превозмогая боль, принялся растирать кожу, чтоб хоть как-то в таких невыносимых условиях согреться.
Но, сейчас, подчинившись больному рассудку, руки опустил и не мог от бессилия и холодины шевельнуть даже пальцем. Замерзал на лету, и, казалось, что неровен час, раньше времени отдам богу душу.
– Помогииите! Пожаалуйстааа. Умоляяяю, помоооогите! – заорал что есть силы.
Пришли не сразу. Явно, когда им осточертел глухой скулеж из моей клетки.
– Чего, ты там подквакиваешь? – с лязгом открылось железное окошко на двери и, тотчас в нем появилась незнакомая мне рожа надсмотрщика.
– Я больше не могу. Я замерз. Вытащите меня отсюда, – онемевшими руками стараюсь упереться в пол и приподнять свое тело, но ничего не выходит. – Я же сдохну здесь! – кричу и валюсь на бетон. – Выпустите!
– Не ори. Захлопни скворечник. Не было приказа о твоем переводе.
– Я сдохнуууу! Сдооохнууу, слышишь! Сууууука! Что вы твооорииите?! – завопил, как сумасшедший, выворачиваясь на полу, словно змей. – АААААА! Выыыыпустииииите меня! АААААА, твааааари ебаные! – голосил, брызжа, как психопат в разные стороны слюной .
Караульный молча закрыл смотровое окошко и завозился ключом в замке, зычно подзывая с той стороны к себе двух по смене напарников.
Было плевать на все. Я, так или, иначе, отброшу здесь кони.
Не знаю, заведено тут так, или прессовщики действовали по указке администрации, чтоб давить, уничтожать арестантов. Конвой искал формальный повод, чтоб пресануть, унизить, поиздеваться. Вот, и я в данный момент сам им в руки вложил нужные карты.
– Встааааал! – скомандовал надо мной надзиратель.
– Я не моооогу. Не могу, понимаете? Я рук и ног уже не чувствую, – колотился в ознобе и зуб на зуб не попадал.
– Ты не расслышал? – с безразличием в глазах, мерзко усмехнулся проклятый стражник.
– Я не встану. Правда, не смогу. Правда! – со слезами в глазах. – Ну, убейте меня! Но, я правда не смогу! – ревел и кричал на сколько мог, но во взгляде напротив одно призрение и насмешка.
– Да, ну? Не притворяешься? Правду, говоришь? А знаешь, такое выражение…? – скалится он и медленно опускается на корты, звякая массивной связкой ключей. – Пойдешь за правдой, сотрешься до жопы, – расхохотался, выпучив глаза и, истеричным
