судьба? – услышал он Парамона сквозь гул в ушах.
Ледяная синь взорвалась в голове тысячами игл, забушевала гневом на Парамона, на эту глыбу. Он прижался к камню грудью, плечами, лицом. Слова Парамона резали и уязвляли – «не по плечу судьба!».
Кому не по плечу?!
Парамону со стороны казалось, что юнец сейчас начнёт грызть источенную рунами глыбу. А у Неждана в голове бушевал буран, сквозь который он видел одно – своротить, низвергнуть. И, взвыв пуще прежнего, своротил. Своротил руками.
Камень рухнул в юные травы, открыв под собой черный провал, откуда ударило могильным холодом и жутью. Но что ему, объятому ледяной пургой ярости был этот холод?!
Всё так же, не думая, Неждан прыгнул в чёрную с осыпающимися краями яму. Приземлившись, упал, заныла лодыжка. От удара, от того, что своротил камень, синяя мгла в его голове немного рассеялась, отступила. Он осмотрелся.
Было холодно, столб света падал на него сверху, делая темноту вокруг гуще.
И вдруг даже не страх, ужас протянул к горлу руки – перед ним сидел огромный человек и смотрел страшными чёрными глазницами в душу, словно целил загробные копья из нави прямо в самое сердце!
Неждан вновь захлебнулся в синей ярости! Заревел, оглушая себя и себя не ощущая. Страшный великан держал на коленях меч. Меч! Против кого?! Здесь его судьба, и не смел меч проложить препону!
Воя, Неждан рванулся из света в тьму, вцепился в меч руками, сквозь синий ледяной буран своего неистовства увидел, как полыхнули тьмой глаза великана, но, дёрнул. Дёрнул так, что тот выпустил меч из рук, осел на своем седалище, а Неждан, так же ревя и воя, вкатился обратно, в столб падающего сверху света.
Поодаль, едва различимый во мраке сидел огромный скелет в дотлевающей кольчуге, череп с остатками косм свесился на грудь. Свет сверху вдруг перекрылся – вниз заглянул брат Парамон.
Тяжесть налила руки Неждана, по телу расползалась слабость, словно две чудовищные синие вспышки отняли силы.
Подвывая, он ворочал головой. Вдруг на него навалилась могильная тишина и промозглый холод склепа.
Яма была не глубока. Парамон смотрел, как внизу, в пятне света, водит головой отрок и на него с края ямы со струистым шелестом осыпается сухой ручеёк глины.
Наверх Парамон вытянул его полубесчувственного, порвав ему рубаху и ободрав плечо в кровь. Юнец мелко вздрагивал, словно его колотила лихорадка. В уголках синюшных губ подсыхала пена, под мокрым от слюны подбородком ходил кадык. Оттащив подальше от могильной ямы, источающей холод, в набирающий силы полдень, Парамон положил его на припёк, влил в рот немного эля и рассмотрел то, что тот обхватил руками.
Это был меч почти в два хольмгардских локтя32 длиной, в деревянных, некогда оббитых тиснённой кожей ножнах. На ней, потрескавшейся и расползшейся, можно было угадать узор из неведомых зверей, медные наклёпки позеленели, в медных же, порушенных временем, наконечнике и устье ножен, угадывался диковинный
Хольмгардский локоть – новгородская мера длины, равная примерно 45 сантиметрам.
