удаляющимся гулом. Я обернулся и увидел открытый канализационный слив, откуда донёсся звук мусороуборочной телеги. Такое вопиющее нарушение всех норм санитарии и безопасности было типичным для Гордианы, но сейчас представлялось для меня единственной возможностью остаться живым. – Или мои друзья из КГБ.
– Ох, ладно, ребята, кончайте его, а то он нас сейчас начнёт пугать страшными словами, – с издёвкой проговорил коренастый, равнодушно развернулся и пошёл к машине. Не того полёта птица, чтоб марать руки о меня, видимо.
Ко мне нарочито развязно подошёл долговязый, после чего, надо думать, произошла потасовка (тут моя память подводит), в результате которой я, хоть и был подстрелен, но очутился-таки в канализационном сливе. Несмотря на то, что я не был мастером единоборств, но основам самообороны обучен был, а эти дурачки оказались теми ещё позёрами и вместо того, чтоб хладнокровно выполнить свою работу, стали корчить из себя героев боевиков, дав мне улизнуть. Хотя, как улизнуть?.. Память и осознание положения вернулись ко мне, когда я стоял по колени в нечистотах, в трёх метрах под землёй, безоружный, беспомощный, побитый и с дырой в теле.
Сверху доносились ругательства. Я, опираясь на стенку, переводил дыхание.
– Эй, патриций, ты живой, не ушибся? – снова кричал коренастый. – Может, помощь нужна? Ты скажи!
В этот раз у меня уже не было желания им отвечать. Я осмотрел себя: раны не кровоточили, кожа вокруг них обуглилась, но заражение я, наверное, уже подхватил, несмотря на генетически модифицированный иммунитет.
– Ааааа! Вылезай, урод, – словно невменяемый орал один из приятелей коренастого.
– Что делать?
– Выбирайте, кто полезет, вы его упустили, – спокойно ответил тот.
– Ты полезай, идиот, довыпендривался – майнай в дыру.
Раздались какие-то шелестящие звуки, а мне в этот момент стало и вовсе тоскливо. У меня не было ничего, чем можно было бы защититься, я не знал, что делать, и только изо всех сил боролся с отчаянием. Вот, голоса умолкают, неясные шушуканья с поверхности сменяются ударами обуви о металлическую лестницу, и в этот момент я с огромным напряжением собираю воедино всю волю к жизни и накопившуюся на этой дрянной планете ненависть, безвозвратно изменяя свою личность.
Только я увидел ноги спускающегося – им оказался всё тот же долговязый – как сразу бросился к нему и всем весом потянул вниз. Дальше – крики, боль, безумие, пелена…
…Я стою над антом, который дёргается в предсмертных конвульсиях, испытываю непередаваемое словами чувство эйфории и, отстранённо уставившись на его разорванное горло, не в силах сделать и движения.
– Ну и мерзкий ты на вкус, – презрительно говорю я, сплёвывая его кровь.
В кого я тогда превратился? Сейчас мне страшно и стыдно вспоминать ту минуту, которая как выжженное клеймо не стирается у меня из памяти вот уже многие годы, как бы я не старался её забыть. На зубах, под ногтями – кожа и кровь, а меня одолевает чуть ли не восторг от созерцания умирающего
