перед кабинетом немки вдруг донеслись звуки прелюдии Шопена. Игра была первоклассной. Все бросились в предбанник, где стояло пиано, почти уверенные, что это учительница по хору развлекается, и каждый останавливался как вкопанный, завидев Кольку.
Колька, тюфяк и историк, каким-то дивным образом выколачивал музыку из пожелтевших клавиш, и она гремела, бурлила, стихала, замедлялась и снова пускалась вскачь, разряжая школьную атмосферу.
Коридор постепенно переполнился. Слушали не только ученики, но и учителя. Колька закончил играть вместе со звонком на урок. Все рассеялись по классам, и остаток дня в школе прошёл как затянувшийся антракт.
С тех пор Колька всё время играл на большой перемене. Никто не мог понять, где и когда он выучился такому виртуозному искусству. Сам Колька ничего не рассказывал, а вопросов ему никто не задавал.
После этого случая отношение к нему резко изменилось – он снискал себе популярность, и на него стали ходить. Казалось бы, это должно было послужить сближению Кольки с массами, но не тут-то было! Стена между ним и остальными сделалась ещё плотней.
Постичь Кольку не мог никто, и о нём вообще лучше было не думать, потому что это могло завести далеко, в какую-то другую жизнь, жизнь гениев, а каждый хотел ещё пожить своей, ребячьей жизнью. Может быть, Колька тоже хотел ребячьей жизни и поэтому всё чаще заговаривал со мной. От Парибона он узнал, что мы задумали помогать старикам, и как-то обмолвился, что у него есть хороший план, как это всё организовать. Мы договорились о встрече у меня дома, когда закончатся уроки.
В назначенное время после обеда Колька заявился со своим неизменным портфелем, и когда соседка, страдавшая катарактой, открыла ему входную дверь, она подумала, что это новый участковый врач пришёл её проведать.
Весь Колькин план был сплошным пшиком. Всё, что он говорил, не имело никакого смысла. Это было какое-то шулерство с колодой расцвеченных слов, которые он быстро перетасовывал, создавая видимость плана. Трудно было поверить, что это тот самый Колька, который блистал интеллектом и потрясал игрой на фоно. Закралась мысль о том, что он так же жульничал, изображая из себя пианиста. Кто знает? Может, незаметно включал запись, а сам едва касался разбитых клавишей?
– Сыграй, – прервав его на полуслове, потребовала я.
Он удивлённо посмотрел на меня, явно не ожидая такого поворота.
– Давай, давай, – повторила я, открывая крышку и усаживаясь рядом с ним.
Колька пожал плечами и взглянул на клавиатуру.
– Ну? – грозно подтолкнула я его.
Колька кивнул, и на моих глазах его пальцы начали реанимировать мой замкнувшийся в себе инструмент, из которого извлекали звуки все, кому не лень, включая маму, её друзей и даже кошку, изредка пробегавшую по клавиатуре. Пианино некогда затаскивали в мою комнату здоровенные грузчики по неимоверным
