треск помех прорезался уличный гул. Видимо, Дьяков, который в целях собственной безопасности редко пользовался мобильным телефоном, сейчас звонил из таксофона.
– Я спросил насчет гонорара, – повторил Максим. – Дело было трудным, слишком трудным. Надо бы добавить.
– Прокурор добавит, а ты, придурок, ещё поторгуйся.
– Послушайте, но я…
– Брось свои понты и не порти воздух, – запикали гудки отбоя.
Положив трубку, Максим сжал виски ладонями. Интересно, что скажет отец, если вдруг ему откроется страшная правда о сыне? Тут и думать нечего. Скажет: «Хорошо, что мать не дожила до этого дня. Жаль, что дожил я». Но правду отец не узнает никогда. Правду никто не узнает.
Никольский долго смотрел на фотографию в золоченой рамочке, стоявшую на столе. Снимок сделан пять месяцев назад, перед завершением трехгодичной командировки в Лондон. В солнечный весенний день, когда все вещи уже были собраны, уложены в контейнеры и отправлены малой скоростью в Москву, а до отъезда оставалась пара дней, они втроем все вместе спустились к подъезду посольского дома на Эрлс Корд Роуд.
Максим сделал несколько снимков жены и ребенка на фоне здания, населенного русскими дипломатами. В этой мрачноватой пятиэтажке семья Никольских занимала небольшую трехкомнатную квартирку с обшарпанной казенной мебелью, низкими потолками, крошечной кухней и совмещенным санузлом, единственным местом, где зимой было тепло. Странно, но эта квартирка, годы проведенные в ней, не оставили в душе Максима теплых воспоминаний. Он трижды щелкнул затвором фотоаппарата, затем они отправились пешком в Кенсингтонский парк. В тот день он отснял три пленки, одна карточка лучше другой. Самый удачный снимок, где дочка, шестилетняя Светлана, одетая в голубую куртку и красный шарф, кормила голубей, он поместил в рамочку под стекло и поставил на письменный стол.
Выдвинув ящик, Максим убрал в него фотографию дочери, бумаги. Наклонившись, вытащил из сумки коробку с пистолетом и упаковку патронов калибра пять сорок пять. Непослушными деревянными пальцами разорвал обертку. На пол упали, покатились по паркету несколько остроконечных патронов. Чертыхнувшись, Никольский замер в кресле. Жена, привлеченная странными звуками, могла попытаться войти в запертый кабинет. Меньше всего сейчас хотелось вступать в объяснения с Ириной. Но, кажется, она ничего не услышала.
Максим не стал собирать с пола патроны. Встав из-за стола, подошел к открытым стеллажам, где на одной из полок стоял музыкальный центр, вставил в деку первую попавшуюся под руку кассету, нажал кнопку «пуск». Из расставленных по углам кабинета высоких колонок, отделанных вишневым деревом, донеслась латиноамериканская мелодия. Теперь Ирина, если вдруг вздумает встать под дверью и прислушаться к возне в кабинете мужа, не услышат ничего кроме бренчания гитар и постукивания барабанов. Сделав пару кругов, он снова упал в кресло. Вынул из коробки остроносый пистолет, повертев его в руке, вытащил из рукоятки пустую обойму, снаряди её единственным патроном. Чуть не обломав ноготь, выключил слишком тугой предохранитель,
