зачатию. Женщина не желала с этим мириться и мысленно во всем винила узкогрудого мужа, который своим дряблым телом и бледной кожей так невыгодно отличался от нее. Неудовлетворенность семейной жизнью ожесточила Гортензию, и нередко в постели она бесцеремонно отталкивала мужа: «Ах, оставь!» Но иногда из жалости она безрадостно допускала его к себе, и он как обласканный песик уползал потом в свою постель. Хозяйство Гортензия вела самостоятельно и не позволяла Цвайлингу вмешиваться, да и вообще все делала по-своему, не спрашивая мнения мужа.
В этот вечер Гортензия сидела в столовой перед буфетом и укладывала в ящик фарфоровую посуду, заботливо обертывая каждую вещь газетой.
Цвайлинг был уже дома. Стащив с себя сапог, он поставил босую ногу на сиденье кресла, толстым серым носком вытер разопревшие пальцы и с огорчением стал рассматривать пятку – опять натер до крови!
Гортензия, занятая укладкой посуды, не обращала на него внимания. Цвайлинг надел носок, с усилием снял другой сапог и вынес сапоги. Затем в шлепанцах, расстегнув китель, вернулся в комнату и сел в кресло.
Некоторое время он наблюдал за Гортензией, поджав нижнюю губу. В памяти мелькнуло, как один шарфюрер, смачно ухмыльнувшись, сказал ему: «Ножки у твоей жены… ого!» Цвайлинг посмотрел на округлые, чуть полноватые икры Гортензии и на кусочек голой ляжки под задравшейся юбкой. Да, у того парня губа не дура!..
– Что ты делаешь?
– На всякий случай… – небрежно процедила Гортензия.
Цвайлингу ответ показался непонятным. Он попытался осмыслить слова жены, но это ему не удалось.
– Что ты хочешь сказать? – снова спросил он.
Гортензия, взглянув на мужа, раздраженно ответила:
– Думаешь, я брошу мой чудесный фарфор?
Теперь Цвайлинг понял. Он неопределенно махнул рукой.
– До этого еще не дошло…
Гортензия, язвительно рассмеявшись, с яростью продолжала упаковывать посуду. Цвайлинг откинулся в кресле, с наслаждением вытянул ноги и сложил руки на животе. Помолчав, он сказал:
– Но я уже принял меры…
Гортензия откликнулась не сразу, сначала она не придала значения словам мужа, но затем, повернув к нему голову, с любопытством спросила:
– Да? А что именно?
Цвайлинг хихикнул.
– Ну, говори же! – сердито крикнула Гортензия.
– Видишь ли, один заключенный, мой капо, спрятал на складе маленького жиденка. – Цвайлинг опять хихикнул.
Теперь уже Гортензия всеми своими телесами повернулась к мужу:
– Ну… и что же дальше?
– Я его накрыл.
– Отобрал ребенка?
– Я не дурак.
– Так что же ты сделал?
Скривив рот и прищурив глаз, Цвайлинг доверительно наклонился к жене:
– Ты прячешь фарфор, а я – жиденка. – Он беззвучно
