условий быта и потребления. Большинство советских людей были приблизительно равны, живя на сравнительно скромную зарплату, в весьма стесненных жилищных условиях, долгое время в коммунальных квартирах (одна семья – одна комната) и высшие зарплаты не сильно превосходили низшие. В середине пятидесятых годов партия решила улучшить жилищные условия народа. Началось массовое строительство дешевых домов. Многие люди переселялись в отдельные квартиры, но и тут для большинства соблюдалось относительное равенство. Каждый человек имел право на определенное количество метров, и для большинства переход за эту норму был невозможен. Но, разумеется, была категория людей, наиболее ценимых государством. Представители высшей партийной номенклатуры, государственные чиновники, многозвездные генералы, особо отличившиеся в прямом услужении государству деятели искусства и ученые с допуском к особо охраняемым государственным секретам. Эти пользовались благами, недоступными всем остальным гражданам, но и их привилегии, во-первых, скрывались, а во-вторых, кажутся жалкими по сравнению с привилегиями тех, кто приближен сегодня к особе Первого лица. Для этих никаких ограничений нет. Они могут владеть и владеют виллами, дворцами, яхтами и еще черт-те чем, пьют вина ценой по нескольку тысяч долларов за бутылку, тратят миллионы на свои дни рождения, приглашая западных, а кто победнее – отечественных суперзвезд, и делают это практически не скрывая и ничего не боясь, а народ смотрит на это, терпит и охотно отвлекается на какие-нибудь радости вроде спортивных праздников и захвата чужих территорий. Но будет ли он терпеть это до бесконечности – вопрос, который должен же хотя бы немного заботить наших правителей. Народ наш доверчив и терпелив, но когда-нибудь откроет он глаза, посмотрит, что с ним вытворяют, проснется, исполненный сил, и тогда… что он сделает тогда? Поддерживают современный режим, верят в него, несмотря ни на что, 90 процентов, но режим напрасно считает их своей надежной опорой.
Диссиденты советского времени делились, грубо говоря, на две категории: на тех, кто не любил режим с младых ногтей, и на других, вышедших из пламенных комсомольцев и коммунистов. Первые, борясь с властью, не особенно возмущались ее действиями, потому что заранее знали, что она такая, какая есть. Вторые, поначалу безоглядно веря власти и ее вождям, с остервенением набрасывались на тех, кого власть объявляла врагами народа, на тех, кто сомневался в преимуществах советского строя и гениальности вождей, но, когда они вдруг прозревали, контраст между тем, во что они верили, и открывшейся им правдой был настолько велик, что они чувствовали себя подло обманутыми и, потрясенные этим обманом, бросались на борьбу с властью с той же яростью и бескомпромиссностью, с какой раньше ее поддерживали. Неужели Первое лицо нашего государства не понимает, что эти 90 процентов станут его злейшими врагами, когда поймут, как подло он использовал их доверчивость? Неужели не задумывается об этом? Или какие-то более важные дела его отвлекают?
– Вот именно что более важные, – откликнулась Зинуля, и я понял, что она все-таки каким-то образом читает мои мысли.
– Да какие
