В тяжкие дни похмелья приходил он туда посидеть, на речку посмотреть, подумать.
На высоком бережку две пушистые березки распахнули кудрявые ветки над спокойной, глубокой заводью. Раньше в ней ребятишки купались. С песчаного дна ракушки доставали. Место глубокое, течение замершее, вдоль бережка пляжик узенький тянется. Теперь все кустарником с крепкой осокой заросло, дно заилилось. Но общее настроение словно замерло.
По небу покровительственно пушистые облачка проплывают. Вдоль берегов сосновый бор стройными рядами высится. Зеленый камыш шаловливо колышется. Безмятежно покоятся на воде широкие домовитые листья кувшинок. Медленное течение уносит в никуда тяжелые мысли.
Между деревьями скамеечка в две доски. Сам мастерил, примерно лет десять назад. Сел старик на нее, задумался о том, как жизнь неожиданно повернулась, и пришел к выводу, что она у него теперь совершенно никчемная. Сплошное сонное прозябание в ожидании спасительной смерти. Пустота. Существование подобное червю. Обыкновенному земляному червю. Каждый день, неделя за неделей, из месяца в месяц, за годом год таскается он неприкаянно по двору. Хватает то вилы, то лопату, то топор. Перед глазами сено, навоз, дрова. Смотреть на них опротивело. Жахнет с утра самогона, одуреет от сивухи, закружит пустая веселуха. Примнет на обед тарелицу щей да горячей картохи, уткнется вечером мордой в подуху и забудется в темном сне. Безрадостно, беспросветно, механически. Зачем так жить? Если только для того, чтобы жрать, так и без того сожрал уже много. Целый железнодорожный состав перегнал через собственные кишки. И что из этого вышло? Даже говорить об этом не хочется.
Усох определяющий стержень жизни, выпала ось вращения. Повис на старухиной прищепке, трепещется на ветру, словно застиранная простынь. Не оживят усохшую душу приевшиеся радости. Только и делает, что жрет, пьет, справляет нужду, мнет бабу, спит и снова жрет… Что-то в жизни сложилось не так. Что-то получилось не правильно. Не может человек превращаться в скотину. Не для того родила его мать, чтобы он ползал червем по навозной земле. Что-то должно быть еще, ради чего стоит жратву заготавливать.
Отчего померкли голубые глаза, почему угасли в голове дерзкие мысли? Откуда взялись две мутные пуговицы, что таращится на мир из под жидких бровей? Почему не полыхают озорным огнем очи, не бежит по телу энергичная дрожь, сердце не закипает больше, объятое жгучей страстью? Неужели остыла потухшая печь? Навсегда канули в прошлое безумные дни всеобъятного стремления к счастью? Была же и геройская стать, и кудри озорные, и бесшабашной молодости силы. На что все истратилось? Может, потерялось на пыльных дорогах сорок пятого? Или запуталось в острой лагерной колючке? Или затерли их тракторные гусеницы на необъятных колхозных полях? Как так получилось, что главное незаметно выскользнуло из самых рук? Прижимал же к самому сердцу страстное желание победить, выжить, преодолеть, построить и зажить полной мерой – радостно и сыто. Куда делась радость? Еда осталась, а счастье ушло.
Может быть, все началось в тот
