пьянкиБлиз царского ковша?
На итальянцев исто
Кричал глухой старик:
«Попав в Москву, туристы,
Забудьте свой язык!»
Пустила отчего-то
(О, как произнесу?)
Казанская Икота
Алмазную слезу.
Здесь несть числа обидам,
Запомнил я одну:
Вослед иезуитам
Царь сплевывал слюну.
Икал. Глядел сердито
То искоса, то вкривь
Туда, где жуя жито,
Опричники паслись.
Выл, бился, делал трюки,
Как фокусник в кино,
И мыл всё время руки
Антильским гуано.
Всегда здесь были, друже.
Цари – поводыри —
Смесь хамского радушья
С презрением внутри!
Безумец одинокий
Чудовищ изобрел:
Троящиеся Боги,
Раздвоенный Орёл,
Наивно полагая-
Венец первопричин
Есть Троица Святая,
Тость Бог+Дух+Сын.
Могли б родить и хлеще,
Как пропись – эта муть,
В одном мешке – три вещи!
Эк, братцы, как загнуть!?
Прослушав, скажем строго,
Всю эту ektiniu,
Воображаю Бога
Смеющимся в Раю!
Мы знали в полной мере,
Чем страшен Страшный Суд,
И что такое ересь,
И с чем её жуют!
Мы (Подлое канальство!),
Сложив персты в бреду,
Чтоб видело начальство,
Крестились на виду!
Достаточно ль молиться?
Нет! Опытный святой
Умел уединиться
С крестьянкой молодой!
– Мне церковь, как невеста!
Нигде я не найду
Попа, чей сан и место
Добыты не за мзду!
Христос воскрес! В начале
Божественных чудес
Симонией прозвали
Продажу святых мест!
А эти богомилы,
На коих наплевать —
Плюются, что есть силы
В святую церковь – мать!
Сектанты?
Это мило!
Всем дам я тумаков!
Тут смердов затошнило
От запаха попов.
(Церковный Агрикола
В кругу своих старух
Похож на богомола,
Терзающего мух!)
Бубнил он под нос: «Слаще
Тамбовских калачей
Невылазные чащи
И труд рабов… Ни-чей!»
Люд нищий чуть не спятил… —
(Ну ладно, князь в седле!)
Святой Сиргей, как дятел,
Пять лет сидел в дупле,
На завтрак кушал книги,
Спал сидя, лик склонив,
И не снимал вериги,
Пока, увы, был жив!
Был заслан этот леший
Общинный знать изъян…
Он отсылал депеши
О мнении крестьян:
«Хвала Бенедиктину —
Тот вздумал в середу
Подвесить Буратину
С монетами во рту!)
Холопи корчат мину,
Но еж ли поднажмём,
Святую десятину,
Шутя,
