Георгия Леонидовича, его самая сильная сторона – тонкий психологизм портретов.
– И положений, – добавил шахматист.
– Кхм-кхм! – Маргарита Сауловна игриво погрозила ему пальчиком: что это еще за «положения» такие? Она услышала в этом намек на картину Макарова «Пятая язва. Поломойка». Выставленная в галерее на Фридрихштрассе, «Поломойка» сразу заставила о себе говорить. С лягушачьей перспективы изображена лицом к зрителю женщина, орудующая половой тряпкой, как это делают русские бабы: таз выше плеч. А позади на стуле развалился господин с папиросой, нога на ногу, и сверкает моноклем.
– Я слышал, у вас есть пандан той картины – «Поломой». Верно?
Слова Берга прозвучали дружеской шуткой. Если в ответ пойти пятнами, пуще того, окрыситься, все подумают: чего это он?
– Верно, но я предпочитаю ее никому не показывать.
– Отчего же? – не унимался Берг.
– Дама на заднем плане узнаваема.
– Тогда понятно, – сказала Фанечка Львовна. – Кому же охота, чтоб его на дуэль вызвали.
Разговор принял «взрослое» направление, то есть «пошлое», что для русской молодежи глубоко отвратительно.
– Мама, почему взрослые все такие пошляки?
– Лилия Давыдовна права, я беру свой вопрос назад, – сказал Николай Иванович.
– А я свой ответ, – обрадовался Макаров. – Сменим тему.
– Сменим! Сменим! – раздалось на разные голоса, с интонацией всех цветов радуги – от возмущенно-красного (молодежная жердочка) до пародийно-оранжевого (рассказчик анекдотов про альтистов Саша).
– Как Роза ненавидела пошлость, – сказала Нюра Мазо. – Мы с ней год нанимали вместе комнату.
Все разом смолкли.
– Она вроде бы была католичкой? – спросил Давыд Федорович.
– Не знаю, наверно, – Нюре стало неловко: а еще подруга.
Ее выручил Берг:
– Она ходила в костел Марии Крулевы Покою. Я видел, как она выходила из исповедальни. Я туда езжу с одной дамой на колесиках.
– Вы санитар? – Трояновский-Величко проникался к Бергу все большим расположением.
– Нет, я выступаю в оригинальном жанре. Конечно, если б все сложилось иначе…
– Если б все сложилось иначе, разве пел бы я в хоре…
– Кошмар, бедная девушка, – сказала Маргарита Сауловна. – Лилечка ведь должна была полететь… – но осеклась под взглядами Давыда Федоровича и Лилечкиным.
– Я ее не знал, – Андрей Акимович в свое оправдание вздохнул. – Смерть в таком возрасте это ужасно. Смерть в любом возрасте ужасна, – и снова вздохнул. – Но это необыкновенная смерть.
– Верхом на Пегасе? – у Николая Ивановича на лице написано блаженство. – Я думаю, это прекрасная смерть.
– А
