style="font-size:15px;"> Я засобирался. Вечером у меня поезд дальше, по Транссибу, на восток.
Виктор Алексеевич поднялся, оперевшись на увесистые свои папки.
– Приезжай, – сказал он, малость даже опечаленно. – Только уговор – в следующий раз дня на три. На Ангару сходим, омуля половим. Закоптим. Во дело будет.
Мы долго прощались у калитки. Мама щенка овчарка Динго терлась о колени, падала на живот и от радости скулила. Я уж поднялся на пригорок. А он все махал и махал. Потом крикнул:
– Я там банку таежного меда в твой рюкзак сунул. Выкинешь – отлуплю.
Большое сердце вечной мерзлоты
Аэропорт в Норильске называется Алыкель. В переводе с языка эвенков топоним звучит не иначе как «счастье». Мы летели к этому счастью три с лишним часа.
Егор Петрович – водитель огромного экскаватора в шахте «Комсомольская», не найдя поблизости земляков, чинно употреблял из горла коньяк и доставал всех ликбезом о тамошних широтах.
– Зона была. Тюрьма. А потом красивый город стал. Весна у нас, знаешь, как приходит? – объяснял он соседу немцу Генриху. – Что ты. Фильм «Любовь и голуби» видел?
Сотрудник кафедры зоологии одного из университетов Австрии, вероятно, с фильмом этим не сталкивался, но на всякий случай кивал. Он в России впервые, да и кино вроде жалует, а сейчас летит к местному биологу, изучающему жизнь волка за полярным кругом.
– Ниче ты не видел, куртуазный бюргер, – сокрушался Егор Петрович, свой тулуп он не снимал до конца полета. – Короче, там, в кино, помнишь, как на деревьях – раз и цветы выстрелили? Вот и у нас так. Чуть оттаяло, и бац, прямо минуя почки и завязь. Волшебство. Не до романтических соплей. Зима – тоже. На работу пошел в рубахе с коротким рукавом, оттарабанил смену, переоделся, глядь в окно, е-мое, там снега по колено. Поэтому мы зимнюю одежу летом не в шифоньере храним, а в раздевалке.
ТУ-134 заходил на посадку три раза, двигатели ревели. Внизу мело.
– Сядет, – точно прокурор вынес решение Егор Петрович. – Или в Хатангу загремим.
Когда самолет приземлился, бледный Генрих захлопал. Звучало это пощечиной по мужественному сердцу аборигена.
– Ты че, немедленно прекрати, – сурово и театрально морщился Егор Петрович. – У нас сюда самолеты, как электрички ходт. Больше ни на чем не доедешь. А ты в электричке же у себя там не хлопаешь?
– Фантастика, – зачем-то сказал австриец.
– Оно, конечно, – недовольно пробубнил Егор Петрович. Но было видно, что он рад, что наконец-то долетел из этой кишащей Москвы, что дома ждут, что завтра на работу, а сегодня еще есть повод посидеть с друзьями, ведь он же вернулся.
Мы вышли на крыльцо. В метели можно было захлебнуться, утонуть. Женский голос сообщил в громкоговоритель, что в скором времени подойдут тягачи
