известие: Николай отрекся от престола!
Потом еще известие: царя совсем никакого не будет! Ни Николая, ни его братьев! Свобода! Воспрянь, Россия! В столице у власти Временное правительство из революционеров! В те дни и князя Львова называли революционером. Казавшийся нам молчуном студент-эсер прицепил к шинели красный бантик и начал выступать на солдатских митингах. Его слова о свободах и передаче помещичьих земель крестьянам слушателям нравились. Солдаты ликовали. Разговоры, споры, сияющие радостью лица.
– Кто говорил, что Николашку никакой силой не сковырнуть? Сковырнули!
Хватит с нас, натерпелись!
– Теперь скоро и войне конец. Это все они, Николашка да старец Распутин затеяли. Теперь жди замирения…
И новые, уже местные, вести и слухи. В Ростове застрелился какой-то генерал. Застрелился адъютант нашего командира полка, всегда чистенький и подтянутый поручик. Куда-то исчез злюка-подполковник Малышкин. Убыли в другие части наиболее ненавистные солдатам офицеры, в их числе оказался и поручик Ольхин со своей плеткой. Однако большинство офицеров, как в штабе, так и в ротах, осталось на своих местах.
Полковник Волчанский надел парадную форму и вывел полк на городскую площадь. Там уже стояли другие части гарнизона. Офицеры – в парадном, солдаты – в стройных рядах. Площадь запружена народом. Был митинг. Выступавшие взахлеб говорили о долгожданных свободах. Все нам нравилось, все были довольны происходящими событиями. Казалось, что началась какая-то новая, сказочно-радостная жизнь, что вместе с рухнувшим царским троном уйдут в прошлое все людские несчастья, беды и страдания. Велика психологическая сила подобных митингов! Мы стояли на площади, как заколдованные, и с готовностью принимали на веру каждое слово.
В связи с такими огромными переменами в жизни империи каждый из нас ждал таких же больших перемен и для себя. Каждый надеялся, что теперь-то его помыслы и желания начнут наконец сбываться. Особенно страстно ждали мы конца войны и возвращения по домам. Солдаты надеялись вернуться в свои деревни если не к посевной, то к сенокосу, отправляли родным бодрые письма. Занятия в учебной команде продолжались, но будущие унтер-офицеры уже меньше интересовались устройством пулемета и тренировками по его использованию в бою. «К чему она нам, эта смертоубойная машина? – говорили они. – Царя-то из-за войны и сбросили, замирение будет. Мы на фронт так и так уже не попадем». Занятия тоже превращались порой в своеобразные митинги. К политике потянулись все – и грамотные и неграмотные. Коллективные мечты о скором мире захватили и меня. Постоянная неодолимая тяга к семье, к родным лесам и полям заслоняла собой все, мешала думать о чем-либо другом.
Но проходили дни, недели, и постепенно прояснялось, что наши надежды на скорое возвращение к семьям были преждевременны. Побурлив водоворотами и пенным разливом митингов, революция
