установки в жизни ты ей даешь?!
– Какие еще установки?! – отец переходит на крик.
– Не понимаешь? Я тебе объясню, раз ты сам себя не слышишь. Ты этим своим тезисом, что ей не дано хорошо учиться, отнимаешь у нее всякую надежду на успех. Ты ей говоришь, что она не сможет потому, что ей не дано, она глуповатая, не способная чего-то добиться. Хотя это совсем не так. У всех есть шанс. А ты пораженца воспитываешь! Человека, который уже проиграл, даже не попробовав! А он и пробовать не будет потому, что ему с детства внушают, что он второго сорта. Ты заведомо занижаешь ей планку. Это отвратительно!
– Да что отвратительно-то, что я не так говорю?! И вообще, с какой стати ты мне тут будешь замечания делать?! Как мне детей воспитывать! Вот родишь своих, их и будешь учить! Мы тебя как-то воспитали, и ее воспитаем без твоих советов как-нибудь!
Я слушаю их, склонившись над тетрадкой, и не вмешиваюсь. Слезы невнятной обиды текут по щекам. Пара уже упала на лист, и несколько цифр поплыло, но мне плевать. Пусть хоть все расплывается. Я же не способная, не то, что Танька.
Между тем сестра продолжает выяснять отношения с отцом. Она уже не говорит на повышенных тонах. Теперь ее голос тихий и насмешливый.
– Меня вы воспитали? Вот как? Вы же говорили, что я – ваша большая ошибка. Так как же выходит, что ты так уверен на моем примере, что справишься со вторым ребенком?! Первый-то с брачком вышел…
– Когда это я такое говорил? Что ты врешь?! – его голос дрожит от злости и волнения.
– Говорил. И ты, и мать. Что я – ваша ошибка и оплошность, что я моральный урод, что меня надо было после выписки из роддома сразу в ведре холодной воды утопить, подушкой задушить надо было. Скажешь, что не говорили?
Она смотрит на отца с неясным мне выражением радости и торжества. Папино лицо налилось кровью. Мне страшно на них смотреть. Воздух в комнате, кажется, сейчас начнет мерцать и щелкать от повисшего напряжения. Вода на кухне затихла.
– Что это вы тут так шумно обсуждаете? – мама входит к нам, вытирая руки о фартук.
– Да вот, вечер воспоминаний. Папа не помнит, как говорилось, что меня в ведре надо было утопить потому, что я – урод. Ты-то хоть помнишь? Или у всех в этой семье память отшибло?
Мамины глаза сузились и ожесточились.
– Дима, пойдем, что ты с ней споришь, – она подходит к отцу и уводит его из комнаты, – Пойдем, черт с ней!
Танька улыбается и со смехом кричит им вдогонку, когда они уже вышли из комнаты в прихожую:
– То есть, ты тоже не помнишь, да? Странная у нас семья! Никто ничего не помнит!
Почему же никто? Я помню. Эти слова, и правда, говорились ей не раз. Эти и многие другие. Но я не подаю голоса и только молча утыкаюсь в учебник. Танька странная. Она смеется, хотя от всего этого хочется плакать. Мне ее жаль. И себя жаль еще больше. Из меня, действительно, воспитывают лузера.
А потом я стала учиться хорошо. Правда, все было не так просто и быстро, как мне бы хотелось.
