противоположное ему свойство – крепкие армейские галифе, придававшие человеку государственную устойчивость, чтоб он не колебался, как поплавок, в своих сомнениях, а твердо следовал общей линии борьбы за всех.
В углу его конуры стоял деревянный лоток с гвоздями, сверлами и прочей металлической мишурой. Положив в него молоток и короткую пилу, Павел Игнатьевич расчесал ладонью всклокоченные волосы.
Потом, исходя из практических целей, заглянул в ведро, стоявшее на полу, в котором находилась квашеная капуста. Положил в рот соленую горсть, взял сверху липкий, слюнявый огурец, откусил половину, а остальное спрятал в карман штанов, тяжелых и широких, словно сделанных из картона.
Накинув на плечи ватник, пошел в коридор…
6
Мело, мело по всей земле. Кроме метели, глаза не видели ничего. Ноги сами угадывали узкую протоптанную дорожку меж сугробами, которые дотягивались до окон одноэтажных домов. У них, у ног было свое отдельное чувство и свой разум. А все остальное, что водится в человеке, было в такую погоду лишь приложением.
– Что стряслось? – спросил Павел Игнатьевич, низко пригибая крупную голову и рассекая ветер кроличьей шапкой.
– А черт его знает, что, – сказал старший лейтенант и замолчал.
Столяр некоторое время ждал продолжения, а потом все же напомнил о своем присутствии:
– А все-таки?
– Провокация, – ответил ему милиционер.
– Ясно, – сказал Павел Игнатьевич.
Помолчав, предположил:
– Американцы?
Послушал, как гудит в ушах пурга. И опять полюбопытствовал:
– А откуда они здесь?
– Неизвестно. Может, оттуда, – и милиционер показал головой на черное небо.
– Так у нас же перехватчики есть, – возразил ему на это столяр.
– Замолчи! – попросил его старший лейтенант. – Иначе я за себя не ручаюсь, понял?
– Пристрелишь, что ли?
Ответа не последовало, но можно было предположить, что да, именно так, пристрелит…
– Ладно, – согласился Павел Игнатьевич и, подумав, добавил: – Стреляй. А далеко ли идти?
Старший лейтенант опять смолчал.
Они свернули на улицу Чкалова и подошли к дому, у которого стояла машина «скорой помощи» и милицейский «воронок».
Здесь было тревожно и явно что-то происходило. Не станет милиция дежурить вместе со «скорой», но Павел Игнатьевич не подал виду, хотя и спугнуть предстоящую работу было не грех – милиция все равно ничего за нее не заплатит.
Дом был черный, как ночь в южных широтах. Лишь на стеклах лежал медовый отблеск горящей внутри керосинки. Несколько зевак стояли поодаль и близоруко таращились в темноту. Завыла собака, как будто в доме был покойник или что-нибудь еще, значительно хуже.
– …Какие же это американцы? – спросил, войдя в избу, Павел Игнатьевич. – Это же Танька Скрипникова!
Из угла вдруг раздался плач, похожий
