довольно. Зачем искушать судьбу. Он говорит, что тебе не стоит так экономить на обуви – можно не летать, а просто ходить по земле.
Он говорит, что твоя одежда подозрительно оттопыривается в области лопаток.
Он говорит тебе о твоей эмоциональной расточительности… с выражением полного блаженства на лице.
…Окружающее будто примиряется с вами. Все сглаживается, совершенно без твоих на то усилий. Ты даже это не сразу осознаешь. Понимаешь однажды утром, что натянутая тетива внутри тебя ослабла, и напряжение, противным будильником громогласно трезвонившее тебе каждое утро… исчезло.
Понимаешь, что его руки, даже во сне властно притягивающие твое тело к его телу, обозначают, безусловную, и такую нужную тебе принадлежность.
И ты растворяешься в этой прелюдии пробуждения, ощущая его теплое дыхание на затылке. Лелеешься.
Разве зима?
…Ты стоишь за занавеской у темного окна, смотришь на контуры зданий, составляющие угловатый остов города, поблескивающие вечерними огнями. В комнате тепло, но стекло холодное. Ты прикасаешься к нему пальцами. Подушечки пальцев замерзают. От них на стекле остаются следы, но очень быстро пропадают.
Зима слякотная (ты слышала вчера кто-то жаловался).
Разве слякотная?..
Разве зима?
В комнате пахнет апельсинами. Он так любит апельсины. Не апельсины как еду, а их цитрусовый аромат.
Они здесь, в квартире повсюду в изящных вазочках, оставленных хозяевами. Квартира вообще мало походит на съемную. И дело даже не в том, что она наполнена красивой мебелью и кучей всяких безделушек, как в обычном доме. Дело в атмосфере: здесь есть ощущение, что вы в гостях у добрых друзей, таких, которые обычно говорят: «Чувствуйте себя как дома».
…Он отнимает твои руки от холодного стекла и кладет их себе на грудь, накрывая сверху своими ладонями. Тепло. Пальцы согреваются.
– Не переживай!
– Я не…
…Часто ты приезжаешь к нему поздно, потому что после института ты едешь домой, к детям, занимаешься с ними, укладываешь их спать, а потом собираешься, уходишь из дома в ночь – едешь к нему. Одеваешься в прихожей под выразительное молчание мамы и ее вынужденное неодобрительное, но все-таки согласие.
Она примирилась с твоими отлучками, но у нее на этот счет выстроена своя теория, и хотя она не торопится ее излагать, ты заранее уверена, что она тебе вряд ли понравится.
– Все. Будет хорошо, и знаешь что… – он перебивает тебя и начинает рассказывать о чем-то важном, важном для него, а значит и для тебя, раз он тебе это рассказывает, и ты не можешь ему сказать о том, что волнует тебя в эту минуту. Это невозможно.
Вдруг он спрашивает:
– А что Ирка, вы видитесь?
Ты очень удивлена этим вопросом и даже не сразу находишь что ответить.
– Конечно. Видимся…
– А сессия?
Ты уже и не знаешь, что думать. С чего вдруг такой интерес?
– Ну
