какие-либо сообщения от тебя, пока ты окружена великолепием и новизной этого великого города, который называют торговой метрополией Европы. Полагаясь на мои представления о человеческой натуре, я думала, что маленькая деревенская девочка, оказавшаяся впервые в ситуации, столь искусно созданной для того, чтобы возбуждать любопытство и отвлекать внимание, совершенно забудет, по крайней мере на какое-то время, о всем далеком и привычном и целиком отдастся тем сценам, которые предстанут перед ее взором. Однако твое доброе, интересное и столь доброжелательное письмо доказало мне, что я была не права и не милосердна в своих предположениях. Меня очень позабавил твой беспечный тон при описании Лондона и его чудес. Не испытала ли ты трепет, глядя на собор Св. Павла или Вестминстерское аббатство? Не было ли у тебя чувства интенсивного жгучего интереса, когда в Сент-Джеймс ты увидела дворец, служивший резиденцией многочисленным королям Англии, и когда ты любовалась их настенными портретами? Тебе не следует слишком бояться показаться деревенщиной; великолепие Лондона вызывало удивленные восклицания путешественников, хорошо знавших свет во всеми его чудесами и красотой. Видела ли ты уже кого-либо из великих персон, которых заседание парламента удерживает сейчас в Лондоне – герцога Веллингтонского, сэра Роберта Пила, графа Грея, мистера Стенли, мистера О’Коннела? На твоем месте я бы не слишком стремилась предаваться чтению во время пребывания в этом городе. Сейчас для наблюдений тебе следует полагаться на свои глаза и хотя бы на время отложить те зрелища, которые создают для нас писатели».
В постскриптуме она добавляет:
«Не могла бы ты любезно сообщить мне, сколько музыкантов играет в королевском военном оркестре?»
Примерно в том же ключе она пишет:
«19 июня.
Моя дорогая Э.
Теперь я могу так тебя называть искренно и по справедливости. Ты уже вернулась или же возвращаешься из Лондона, из великого города, столь же мифического для меня, как Вавилон, или Ниневия, или Древний Рим. Ты покидаешь то, что называется «свет», сохранив в себе – насколько я могу составить представление по твоим письмам – столь же неискушенное, естественное и правдивое сердце, как то, что было у тебя до того, как ты туда отправилась. Я неохотно, очень неохотно верю заявлениям других людей, предпочитая доверять своим собственным чувствам. Я могу разобраться в себе, но души остального человечества для меня книга за семью печатями, свиток, испещренный иероглифами, который мне нелегко распечатать и расшифровать. И все же со временем путем сосредоточенных занятий и продолжительного знакомства можно преодолеть большинство трудностей, а в отношении тебя, мне кажется, я успешно разглядела и восстановила тот тайный язык, чьи извороты, изгибы, непоследовательность и темные места так часто ставят в тупик честных наблюдателей, исследующих человеческую натуру… Я искренне благодарна тебе за твое внимание к столь безвестной персоне, как
