полупрозрачных шуршащих листочков, исписанных ровным красивым женским почерком. И я стала читать…
«Дорогая Лана! Прости мне эту писанину, может, это выглядит навязчиво, но мне хочется с тобой поговорить. Вчера у меня не только мысли путались, и трясло и от горя, и от волнения. Думаю, что тебе тоже было нелегко. Потом, вечером, да и теперь постоянно я думаю о нашей встрече. Много надо было сказать, но времени было мало, и всё просто не вспомнилось.
Я вижу тебя, и у меня сжимается сердце: сколько горя на тебя свалилось, милая девочка! И сколько заботы, сколько проблем тебя ждёт с папиной работой. А сколько их будет с матерью! Я рада была бы помочь, но чем? Но если вдруг ты сочтёшь, что моя помощь нужна, обращайся в любое время. Мои телефоны… рабочий и домашний.
Не знаю, какое впечатление у тебя осталось обо мне. Возможно, ты осуждаешь отца, а вернее не понимаешь, почему он выбрал меня. Да, выбрал он. Я не имела цели разбить их семью.
В 72-м году он приехал в наше село на работу по распределению. Как он потом рассказывал, увидел меня, когда ехал по работе на машине, а я с девчонками шла из школы, наверное, с последнего звонка, потому что была в белом фартуке. Вот тогда он подумал: мне никогда не удастся с ней даже познакомиться, не говоря уж о каких-то других отношениях. А зимой, 1 декабря, я пришла в райком комсомола устраиваться на работу машинисткой. Я помню его – такого молодого, красивого и в валенках! Ну зима была в тот год суровая.
Он долго пытался с собой справиться, был просто моим начальником. Твоя сестра была маленькая, и когда некому было её забрать из садика, он просил меня. А когда у твоей матери умер отец, она уехала на похороны, он счёл свои долгом тоже поехать, оставил Танюшу на нас (я говорила тебе про Надю К.) Но Танюша была ещё очень маленькая (в яслях), а Надя К. не знала, как с ней обращаться, я её забрала к себе домой, и она у нас несколько дней жила. Они вернулись, пришли за Танюшей, познакомились с моими родителями, стали дружить, часто приезжали в баню (на райкомовском разбитом «Москвиче»).
А однажды твой папа нарисовал Есенина. Очень здорово нарисовал. Я попросила этот рисунок. Просто, именно просто. Никаких двусмысленных отношений не было. По работе приходилось много работать вместе, сочиняли, например, газету к праздникам и прочее. В очередной субботний день она увидела у меня этот рисунок, устроила ему допрос, он сознался сразу, что это он рисовал. Она сорвала, раскромсала этот рисунок, и с тех пор началась её бешеная ревность. Хоть ещё и ревновать было зря. Может, она этим и подтолкнула его к каким-то действиям.
Когда должна была родиться Аня, время было тогда ещё серьёзное, это было вопиющим позором – рожать без мужа. Ему хотелось оградить меня от злых языков и своей жены. Он увёз меня в Тольятти, к сестре. Попыталась я там найти работу. Его двоюродный брат помог прописаться. Но работу беременной и теперь не найти, а тогда тем более. Сестра стала ворчать, что никогда он ко мне не придёт,
